Адександр Можаров - Смешные и печальные истории из жизни любителей ружейной охоты и ужения рыбы

Не думаю, что кто-нибудь станет спорить, что общая палата отечественной больницы не располагает к мемуарам, но мемуары охотничьи обладают тем неизъяснимым качеством, которое способно создавать уют и согревать сердца людей даже вокруг таких неуютных мест, как чумазый столик заплеванной стекляшки-пивнушки, или, на худой конец, больничная койка в общей палате. Нужно лишь немного воображения, и <���представить себя> в древнегреческом театре, откровенно стилизованное изображение дерева становится лесом, несколько бутафорских колонн гостеприимным, уютным домом, а пара глиняных чаш на доске столом, ломящимся от яств, — зелени, вина и прозрачной от сладких соков смоквы.

Тоскливый дождь за клееным-переклеенным бумажными полосками окном обернулся вдруг снегопадом из мохнатых белых хлопьев, таких же крупных, как пушистые метелки ивовых семян, и таких же медленных, как ноктюрны Шопена. Больные подошли к окнам. Они смотрели сквозь заплаканное стекло на первый снег и молчали. Наверное, они завидовали тем, кто шел или мог идти, если бы захотел, теперь по улицам, всем тем, кто спешил по делам, совершенно не замечая красот, а, скорее всего, и досадуя на мокреть и холод. Очень возможно, что в этот миг все или почти все люди на сотни километров вокруг нас любовались или чертыхались на это чудо природы, которое метеорологи безэмоционально называют осадками в виде снега. И только нас четырех занимало совершенно другое — трое вспоминали, перебивая друг друга, подробности охоты на кабана, а один — Иван — слушал с понимающей, добродушно-снисходительной улыбкой на небритом скуластом лице.

А началось все с лицензии.

Барсик, имевший известную слабость, периодически впадал в затяжные запои, которые именовал «процедурами». И однажды, благодаря такой процедуре, оказался в состоянии клинической смерти. Жена вызвала скорую, умоляя, чтобы приехал мой брат. По счастью, он как раз дежурил. Когда его бригада прибыла на место, пульс у Барсика уже не прощупывался, сердце не билось, и Барсик был уже не столько болен, сколько мертв. Помогли ему «припарки» — после третьего электрошока деятельность сердца восстановилась. Барсику сделали гемодез и накачали всякой лекарственной химией. Когда через пару суток он пришел в себя, жена поклялась ему, что в следующий раз не только не вызовет неотложку, но и не пустит к его телу ни одного врача, даже если тот будет рваться спасти умирающего Барсика. А потом рассказала, как брат вытаскивал Барсика из «объятий князя тьмы», вследствие чего Барсик должен почитать его, как отца родного и родную мать. Барсик не возражал, позвонил на «скорую», позвал брата и немногословно поблагодарил его:

— Спасибо тебе, папа-мама.

С тех пор он звал брата только так, но, как оказалось, это была далеко еще не вся благодарность. Барсик честно отработал, переработал и превысил все разумные нормы и планы отработок в охотобществе, сдал раз в десять больше вороньих лапок, чем это было необходимо, и в результате вполне заслуженно получил лицензию на отстрел кабана. Это был впечатляющий подарок. Тем более, что Барсик обставил его преподнесение, как нечто обыденное: когда брат с удивлением рассматривал врученную ему Барсиком лицензию, тот произнес почти равнодушно только одно слово:

— Презент.

Брат даже растерялся поначалу, но потом пришел в себя и голосом полным смущения и благодарности произнес:

— Если вдруг в следующий раз я тебя опять оживлю, ты на лося бери, ладно?

Барсик не обиделся, а предложил брату выбрать по его усмотрению еще одного, четвертого, участника охоты. Перемигнувшись со мной, брат выбрал Сашку Березнева.

Был конец октября, морозного по утрам и все еще ясного и теплого пополудни. Бархатистый иней, пеленавший до солнца осиновые колоды водостоков, дровяные мостки у колод и ступени крыльца, пах свежим арбузом. А крона облитого тусклым золотом клена редела на глазах — обмороженные листья срывались и падали с таким шумом, будто были сделаны из жести. Пепин шафранный перед моим окном полный плодов, целыми днями сыпал кроваво-красные яблоки на черную землю. Яблок было много. Мы не знали, что с ними делать. Они падали и падали вниз со всех яблонь, и даже крыша бани стала не просто серой, а серой в яблоках.

До деревеньки со справедливым названием Потерянный Рай мы добрались на раздолбанном непростой судьбой и российскими дорогами березневском газике, а оттуда по колдобистому проселку до просторного и светлого соснового бора. В бору дорога оказалась надежной — она была выплетена, как ковер, корнями деревьев. Потом пошел березняк-палочник и, наконец, черный болотистый ельник. Тут путь преградила рухнувшая недавно осина. Ее пришлось пилить ножовкой по очереди — так она была толста, — а потом отволакивать макушку в сторону, через канаву полную черной воды и красных листьев.