Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...

Он не замечает, как приветливо смотрят на него иные из прохожих, особенно женщины. Женщинам нравятся добродушные мужчины. Откуда случайным прохожим знать, почему так странно улыбается этот высокий человек. Обычно считают, что если человек улыбается — значит, ему весело. Но ведь бывает и наоборот. Он, например, думает о том, что продает свой индивидуальный дом и свои надежды на счастливую жизнь. Вот и улыбается. А ведь лишаться надежды на счастливую жизнь — не очень-то веселое занятие. Это может доставить столько страданий, что потребуются героические усилия прежде, чем удастся справиться с ними.

Сберегательным кассам следует заказывать побольше плакатов, изображающих идеально красивую пару на фоне виллы с розовой покатой крышей или блестящего автомобиля. Они так мило назойливы, они находятся в таком приятном отдалении от главной трассы социализма, что даже могут заставить улыбнуться человека, который еще несколько часов тому назад считал, что безнадежно висит над пропастью.

Один из подобных плакатов следовало бы повесить на стену самого красивого недостроенного дома на улице Тарна. Это подзадорит покупателей, которые придут по объявлению, и поможет хозяину недостроенного дома встретить их с улыбкой. Ведь объявление в «Ыхтулехт»—это еще не продажа. Объявление — это лишь четверть той боли, которую ему придется испытать, а может, и меньше. Что ж, он сперва попрощается со своим любимым детищем. Быть может, там он снова почувствует неприятное жжение в глазах, как в тот раз, когда он прощался с сыном. Тогда он еще не знал, что сегодня пойдет на работу в последний раз; последний раз наденет спецовку и скажет своему напарнику: «Ну, в завтрашнем или послезавтрашнем номере читай. Продаю». Ваттеру можно было так сказать. Ваттер был человеком, к которому он отнесся несправедливо, потому что не знал причины, по которой тот не смог поехать в колхоз. И когда все вышло наружу, сердце его сжалось от раскаяния, однако подойти и положить руку на плечо друга Рейн не решился. Да и не было нужды — Ваттер сам подошел к нему однажды, стал бранить по-дружески, по-мужски. Это произошло, когда в «Ыхтулехт» появилось объявление о разводе. Как он только не обзывал его, не поносил, а все-таки на душе после этого стало легче. А теперь Ваттер на какое-то время задумался, прежде чем ответил:

— Что ж. Я понимаю. Нет барабана, не нужны и палочки. Понимаю. Но ты же теряешь стаж? Неужели ничто не удерживает тебя здесь? Оставайся, будешь помогать нам — скоро начнем монтировать здесь насосную, чтоб поднять давление... В будущем, говорят, пар заменят электромоторы. Ну как?

— Не сердись, Ваттер, мое место не здесь. Для тебя машинный зал — второй дом, потому что у тебя есть и первый дом. А мне каждая мелочь здесь о чем-то напоминает. Я не рассказывал тебе, как мальчишкой откалывал всякие штуки. Отец не любил баловства, и порой мне крепко попадало. Тогда я шел искать утешения у мамы. Да-да.

— Это другое дело.

— Они оба у меня старики уже. Строить я теперь умею, и кто знает, может, смогу быть полезен кому-нибудь... Сейчас строители всюду нужны. Так что если когда-нибудь услышишь о каменщике или о ком-нибудь в этом роде и его будут звать так же, как и меня, знай, это я.

— Что ж, это другое дело, — повторил Ваттер и протянул Рейну жилистую, загрубелую от машинного масла руку. Пожатие было сильным и долгим. Так жмут руку друзьям, когда прощаются или встречаются с ними.

Молоденький накатчик подошел к своему предшественнику. Он был взволнован. Сколько стоит? У него пять тысяч на сберкнижке. Да, да! Пять! И у невесты, у пышноволосой Айны, ну, у той, с которой он всегда ходит танцевать в клуб, тоже есть что-то за душой. Летом они собираются справлять свадьбу. Они бы сразу справили, будь у них хоть какие-то виды на квартиру.

Сорк с сожалением покачал головой. Вот чем кончилось у Лейзика. Как старался парень! А Марике, дочка его, получила со своим парнем квартиру в новом доме. Повезло. Теперь иные счастливчики стали получать квартиры в новых домах.

Мартин узнал эту новость позже, подошел и, перекрывая шум машины, крикнул просто и ясно: «Дурак!»

Узнали и остальные. Галина, которая пришла за бумажными пробами, поглядела на занятого работой помощника сушильщика и, тихо вздохнув, сказала: «Жаль».

Никто не слышал этого. Да и зачем? Ее жалость так ничтожна по сравнению с жалостью, которую он испытал к самому себе, когда утром, в день продажи, сидел на низенькой куче досок на своем участке — месте своего последнего сражения. Какие радостные утра проводил он здесь! Сколько мечтал! О вещах небольших, вполне осуществимых и реальных.