Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...

— Ну что ж, Эсси. Мне жаль.

— Тебе!

— И Урве тоже... Она любит тебя, я знаю.

— От чего-то придется отказаться и вам.

— В этом ты прав, — ответил Ристна тоном, немного поколебавшим Эсси.

— Чертовы любовники, — процедил он сквозь зубы после минутной паузы и вынул из кармана пачку сигарет. — У тебя что — мало тех, кто тебе улыбается. Зачем же именно с ней...

— Зачем? — бледное, усталое лицо Ристны покраснело. — Спрашиваешь, словно какой-то литературный критик — почему этот полюбил того-то и эта того-то. Любовь не торговая сделка. И какой смысл все это обсуждать. В кусты я не пойду. Я охотнее буду негодяем, нежели бесхребетным слизняком. Потому что...

Распахнулась наружная дверь, и в вестибюль вoшла группа студентов. Среди них Ристна и Эсси увидели Урве в зеленом зимнем пальто и меховой шапочке. Ристна быстро пошел ей навстречу. Эсси прошел мимо них, не попрощавшись.

— Что тут у вас произошло? — тревожно спросила Урве.

— От чего-то надо отказываться, — ответил Ристна каким-то не своим голосом.

— Что?!

— О чем ты, Урве? Нам придется отказаться от людей. Очевидно, нам нельзя совместить любовь и наших лучших друзей. Это я и хотел сказать.

— Значит, он знает? Ну конечно... А я думала, что...

— Ты побледнела. Нет, у нас не может быть пути назад.

— Удивительно это жалкое женское сердце! Все эти дни меня мучит такой страх перед будущим, что я порой сама готова все сломать, все... Но когда ты таким голосом сказал сейчас, что придется отказаться...

Они смотрели друг на друга, никого не замечая вокруг себя.

— Ты...— сказала Урве звенящим голосом. — Почему я не встретила тебя раньше?

— Я понимаю, тебе сейчас тяжело, гораздо тяжелее, чем мне, но можем ли мы, грешники, требовать всех благ.

— Ты прав, Яан.

Урве спешила в порт. Она зашла в институт только на минутку, чтобы просто повидать Ристну.

Тяжелая операция была позади. Плата за нее лежала на столе под черным пресс-папье. В расстегнутом коричневом пальто, в полинялой шляпе на затылке, человек, подвергшийся операции, сидел за столом и пустым взглядом смотрел в окно. Он видел перед собой сбросившую нежный груз, крышу; свежая краска уже успела покрыться тоненьким слоем копоти. Голодные вороны, каркая, перелетели через крышу. Где-то между новыми домами росли старые липы. Туда-то они и полетели.

Долго длившаяся операция была закончена. И оперированному не надо было платить. Платили ему. Как будто деньги это плата за перенесенную боль. Белый листок под пресс-папье коротко сообщал:

«Рейн.

Оставила тебе деньги.

Урве».

На улице каркали вороны и шумели дети. По лужам талой воды с грохотом проезжали машины. Ноги у сидящего в комнате мужчины промокли. Подошвы прохудились и пропускали воду. Но мелочи не интересовали его. Он был человеком с железным здоровьем, хоть лицо его казалось чересчур худым.

Кто переставил вещи в комнате? Часть книг забрала, конечно, она. И из ящиков письменного стола вынула все она, оставив лишь планы дома, документы на строительные материалы и разные вычисления на отдельных листочках и в тетрадках. Свою одежду она тоже взяла. И, разумеется, вещи сына. Лишь в углу, в фанерном ящике из-под масла, одиноко лежали какие-то жалкие обломки игрушек. На полу у полки — завернутые в бумагу тяжелые пакеты. Очевидно, книги, так как полки были почти пусты.

В замочную скважину вставили ключ. Ключ поворачивали долго, пока посетитель не догадался нажать на ручку. Старая чужая женщина, тихонько кряхтя, вошла в кухню, пошуршала бумажными свертками, открыла и закрыла дверцу шкафа. Затем заглянула в комнату и сказала:

— Это ты. Здравствуй.

Женщина шмыгнула носом. На улице таяло. Дул сильный весенний ветер.

Мужчина лишь вздохнул в ответ.

— Я переставила диван на прежнее место.

Это и так было видно. И молодой, с аккуратно расчесанной бородкой Иисус тоже был водворен из кухни в комнату.

— Кто помог тебе? — спросил наконец мужчина.

— Мадам Хаукас. Она навещает меня.

— Смотрит, как рушится семья.

— Чего уж смотреть... Теперь семьи то и дело рушатся. Будущие поколения, верно, уж и знать не будут, кто сестры и братья, а кто чужие.

Ведь вот до чего додумался в одиночестве старый человек.

— Если она придет, скажи, что мне ее деньги не нужны.

— Уже сказала позавчера.

Оба помолчали.

— Что она говорит — как она там чувствует себя?

— Я и не расспрашивала. Привела его показать. Мужчина как мужчина. Не знаю, что за нужда заставила ее погнаться за ним.