Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

«Это еще что такое?» — подумал Фирсов с тревогой и стал читать: «Мир хижинам, война дворцам!» По улице шли люди с красными бантами на груди. Порой проносились легкие сани именитых граждан, спешивших, видимо, к центру города. Прошел с песнями взвод солдат. Обгоняя пехоту, на взмыленных конях проскакал, разбрызгивая талый снег, казачий разъезд.

Вот еще транспарант, на котором крупными буквами было выведено: «Да здравствует социалистическая революция!» Недалеко от дома Тегерсена на улице — третий: «Да здравствует партия большевиков и товарищ Ленин!»

Зятя Фирсов застал в постели с компрессом на голове.

— Мигрень, — протянул Тегерсен. Усы его обвисли, под глазами мешки. Возле кровати на маленьком столике стояли флаконы с лекарствами и коробка с леденцами.

— Ви понимайт, мой рабочий требовайт восьми час работайт, требовайт контроль производства. О-о, — Мартин Иванович схватился за голову, — майн гот, мой бог, завод есть большевик! — выкрикнул он пискливо и зашарил рукой по столику, разыскивая мигреневый карандаш.

— А что это за люди? — осторожно спросил Никита.

— О, ви не знайт большевик? — Тегерсен при последнем слове безвольно откинулся на подушку.

«Кислятина! — подумал Фирсов. — Не такого бы мужа Агнии надо! Поторопился маленько со свадьбой, промашку дал», — и, с нескрываемым презрением взглянув на «козла Мартынку», круто повернулся навстречу входившей дочери.

Агния с сияющим лицом подошла к отцу, поцеловала его в щеку. Судя по беззаботному виду, нарядному платью, запаху тонких духов и манере держаться, дочери Фирсова жилось неплохо.

Ночью кто-то постучал легонько в окне и поднялся на крыльцо. С трудом узнав в худом бородатом казаке мужа, Устинья радостно охнула и повисла у него на шее. Поднялся с лежанки Лупан, запричитала мать, точно по покойнику.

Зажгли лампу. Евграф снял винтовку и, передавая жене, сказал:

— Поставь пока в чулане, не ровен час, кто-нибудь зайдет. — Осторожно повесил походную сумку на гвоздь и пригладил волосы. — Ну, здравствуйте! Поди, не ждали? — улыбнулся он слабо и, схватившись за грудь, надсадно закашлял.

— Немецкого газу немного глотнул, — точно оправдываясь, тихо произнес Евграф и опустился на лавку. — Хватит, повоевал, — махнул он рукой и посмотрел на статную жену: — Как хозяйничала?

— Ничего, управлялись с тятенькой помаленьку. Пришел как раз к севу, — ответила Устинья, собирая на стол.

— Плохой из меня пахарь… — Евграф снова закашлял. — Грудь болит, да и суставы ломит.

Утром, когда старики ушли работать в огород, Устинья долго смотрела на спящего мужа. «Похудел как: нос заострился, глаза впали. Должно, намаялся на войне-то». Тихо поднялась с кровати и, сунув ноги в ичиги, пошла к реке за водой.

В ту ночь вместе с Евграфом Истоминым вернулся с фронта давний друг Василий Шемет. Весть о приходе фронтовиков быстро разнеслась по станице.

Народу в избу набилось много с утра. Всем хотелось узнать про родных. Василий Шемет, молодой казак с красивым, энергичным лицом, которое портил лишь глубокий шрам на правой щеке — след сабельного удара.

Явился Поликарп Ведерников, здоровенный казак, сын вахмистра Силы Ведерникова, председателя станичного комитета. Пришел он неспроста. В прошлом году отец его отобрал у Лупана лучший покос в пойме Тобола. Узнав, что Евграф дома, он послал Поликарпа звать Истомина, которого в душе побаивался, в гости, чтобы уладить дело.

Евграф сидел за столом гладко выбритый, в чистой полотняной рубахе, на груди два георгиевских креста за храбрость. Идти к Ведерниковым он отказался и, провожая Поликарпа до порога, сказал громко:

— Передай батьке, чтоб убирался с моего покоса, пока голова цела! Понял? Хватит ему пухнуть от вдовьих слез.

Нетерпеливый Шемет вскочил с лавки и крикнул вслед Поликарпу:

— Паучье гнездо!

Тот круто повернулся в дверях и смерил его с ног до головы.

— Вояки: отдали Россию немцам!

— Замолчи, гадюка! — побледневший Шемет схватил со стены шашку Лупана. — Зарублю!

Поликарп выскочил за ограду и сгреб лежавший возле завалинки кол. Шемет рвался из цепких рук женщин и казаков.

— Да отстань ты от него, лиходея. Вася, не надо! — отчаянно кричала Анисья, жена Шемета, круглая, как шар, с озорными глазами женщина.

— Пустите! — отбиваясь, продолжал кричать Василий, скрипя зубами. — Я кровь проливал за отечество, а он, гад, такие слова!

— Уходи по добру! — Евграф сурово посмотрел на Поликарпа, который продолжал куражиться, не выпуская кола из рук.