Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

Собрав мелочь, лежавшую в рваной шапчонке, слепой поднялся на ноги и вышел с базара. Завернув за угол, он открыл один глаз и, зорко оглядевшись, прибавил шагу. Это был кривой Ераска, посланный матросом в Марамыш для очередной разведки. После того, как ушел из Куричьей дачи основной отряд Русакова, Батурин с Осокиным подтянули группы оставшихся партизан к опушке леса.

Получив сведения от Герасима, подразделения ночью обошли Марамыш и на рассвете открыли стрельбу по заставе белых. В городе начался переполох.

Штейер, поспешно одевшись, выбежал на улицу. В сумраке наступающего утра метались полураздетые колчаковцы. Слышались ругань, беспорядочная стрельба. Рота каппелевцев открыла огонь по своим бегущим заставам.

Панику усилил грохот взрыва гранаты, брошенной каким-то ошалелым белогвардейцем на центральной площади. С трудом собрав солдат, Штейер вывел роту из города. На косогоре по-прежнему шла стрельба. Укрываясь за деревьями, не прекращая огня, партизаны отходили в глубь бора. Постепенно рассеиваясь, они внезапно исчезли. К полудню Штейер с каппелевцами вошел в село. Начались повальные обыски. Подозрительных сгоняли на сельскую площадь.

Арестованные тесной кучкой жались к ограде одного из домов, поглядывая с опаской на колчаковцев. Были тут женщины, старики, инвалиды. Полуденное солнце заливало ослепительным светом ближайшее озеро, гумны, деревенскую площадь и тесную толпу, стоящую в окружении солдат. Константин Штейер, гарцуя на коне, зычно крикнул:

— Кто имеет в семье партизана, выходи!

От ограды отделилась большая группа стариков и женщин.

— Выпороть! — подал он команду.

Точно стая волков, накинулись солдаты на беззащитных людей. Неожиданно с крыши прогрохотал выстрел. Схватившись за луку седла, Штейер сунулся головой в гриву коня.

Стрелявший — это был Ераска — перезарядил свой гусятник и выстрелил вторично.

С пожарной каланчи кто-то яростно ударил в висевший на вышке сошник. Тревожные звуки полились над селом. Зашевелилась старая солома на гумнах, из черных бань, стоявших на берегу озера, высыпали партизаны и, заняв ближайшие к площади дома, повели беглый огонь по растерявшимся колчаковцам.

В руки белогвардейцев попал Федот Осокин. Выдал его один подкулачник из деревни Нижневской. Весть об аресте матроса облетела Марамыш.

Дошла она и до Никиты Фирсова. Одевшись, старик торопливо вышел из дома и направился на площадь, где лежал связанный Федот. Лицо Осокина было в кровоподтеках, один глаз затек. Колчаковцы избили его еще по дороге в город. Никита лихорадочно протискался через толпу зевак и ткнул арестованного костылем.

— Попал, нечестивый Агаф! — прошипел он и, наклонившись, рванул за пропитанную кровью тельняшку. Тщедушное тело старика тряслось в бессильной злобе. Матрос приоткрыл здоровый глаз и, нацелившись, пнул что есть силы Никиту ногой.

— Рано, старый ворон, прилетел: я еще жив! — Федот приподнялся. Отброшенный пинком, Фирсов упал и, подобрав костыль, охая, пополз в толпу лавочников. Точно стадо диких кабанов, те кинулись на матроса, но стук винтовочных затворов двух каппелевцев, охранявших его, заставил их отпрянуть.

— Осади! Большевик передается военному суду!

— Кончить его разом и вся недолга! — заметил угрюмо Фирсов.

— Прикончат без тебя, — ответил второй каппелевец.

Под вечер Осокина отправили в тюрьму.

На другой день на городском базаре появились неизвестные люди. Приехали они с сеном, с углем, иные просто сновали по рядам, прицениваясь к товару. Тут же вертелся с самодельной балалайкой кривой мужичонка, одетый в заплатанную сермяжку. Цену за сено приезжие заламывали втридорога. Охотников переплачивать не нашлось; незнакомые мужики потянулись с сеном на окраину. Следом за ними уехали и углежоги. Базар опустел. Над городом легли прохладные сумерки.

Недалеко от тюремной башенки шли обнявшись два пьяных мужика. Весело горланя песни, они остановились вблизи часового, стоявшего на башне, и заспорили. Один из них — рослый, широкоплечий — проворно снял опояску и, ударив приятеля по спине, заговорил сердито:

— Ты не шаперься! Деньги за водку я платил!

— Нет, я! — мужичонка поспешно отцепил берестяной туес от пояса и хлопнул им своего спутника?

— Так его! — чуть не опрокидываясь через барьер, весело крикнул часовой. — Тузи его, борова! Бей!

Привлеченные дракой охранники, стоявшие у тюремных ворот, подбадривали мужичонку в сермяжке.