Иван Абрамов - Оглянись на будущее

— Сереж. А ей он скажет? Ну, чтоб не дралась хотя бы.

— Сама не царапайся, — посоветовал Сергей жене. И пошел по пыльному проулку, насвистывая. Он был уверен, что в его семье теперь наступит мир, лад, благоденствие. Он вырос вместе с Иваном и точно знал: если за что взялся Стрелец, спи спокойно. Не то что Раю, дюжину тигров уссурийских в котят переделает.

Если бы знал, наверно, воскликнул бы: «И жизнь хороша, и жить хорошо». Но знал Сергей только песни. И то не все. И лишь далеко-далеко, как свет из окна крестьянской хатенки через голое поле, тюкало в сердце что-то неприятное и ненужное. Не по семейным обстоятельствам, совсем по другим причинам. Не Мошкара все же пришел, не Никаноха, свой человек пришел. Свой, надежный и крепкий. Даже Рая поняла, что нельзя ослушаться. И на кой было связываться с теми обормотами. Рассказать бы Ивану… Может, под банкой и начать. Если что, потом можно отбрехаться: по пьянке, мол, чего не нагородишь, пьяному даже тетя Феня из радицкой обалделовки ни на грош не верит. Ах, черт! Не надо было связываться, не надо.

Сергей Ефимов хорошо помнил те дни, когда Никанор Ступак, как хотел, верховодил не только в слободке, но и вообще в Коломне, хотя там у него были серьезные конкуренты. Щеголял тогда Никанор в летчицком картузе, за что и прозвали его Капустой. Слышал Сергей, что шушера помельче платила Никанору «полюдье» за то, что он прикрывал этот шелеспер своим блатным авторитетом, но и крупные жулики с Никанором считались. Долго держался верховодом, под конец красовался в блестящей кожанке с «молниями», в шевровых сапожках, в синих галифе с белыми замшевыми леями. Фигура! Но посадили. Кто говорил: свои выдали, кто точно знал: вслед за папашей загремел. Папаша у Никанора и вовсе «знаменитый» был. Взводом полицаев командовал, где-то под Жиздрой партизанских детей в распыл пускал. Но недолго отсутствовал Никанор Савельич. Вернулся в слободку, что само по себе говорило о многом. Не захотел скрываться, признал вину и решил исправиться. Так говорили все те же знающие. Золотые зубы, проплешина во всю макушку, потухшие глаза и смиренность. Дядя, Захар Корнеевич, правда, только на первое время пригрел сироту. Помог устроиться на завод. Ну и вот, в бригадирах теперь бывший Капуста.

— Я жертва культа личности, — скромно, без претензий на возмещение убытков, говорил Никанор, если кто-то напоминал ему о прошлом.

Наверно, не только на Радице верили, что он пострадавшая жертва культа. Если б не верили, с какой бы стати утверждали в бригадирах неграмотного и нерадивого?

Сергей не завидовал. Но и не верил. Ни жертве, ни культу, ни самому Никанору. Сергей, сам не понимая для чего, не раз говорил Никанору в глаза: «Если родилась кобылка с лысинкой, она с лысинкой и подохнет. Улыбаешься ты сладко, да глаза у тебя гадючьи».

Никанор тоже не стеснялся, понимая, что дальше разговоров тут не пойдет:

— Во, квакай, лягушка безмозглая! — совал он под нос Ефимову всегда смятые деньги. Много денег. Откуда бы? В прежние времена — это понятно. С живого и мертвого драл Капуста. Теперь-то на заводе.

Но, видно, правду говорят: судьбу на коне не объедешь. За одним столом очутился Сергей с Никанором. Да еще Мошкара в придачу. Впрочем, кто тут кому в придачу — не сразу поймешь. Но видно: и Никанор, и Мошкара не первый раз в «Спорте». Сидят вальяжно, с официантками запросто. Официантки им тоже улыбаются. Одна, толстозадая, наглая, подмигнула даже. Мошкара. Вот те на. Свою красавицу жену пустил по рукам, а тут с какой-то пролеткой перемигивается. Но попов судить — на то черти есть.

— Ты не озирайся, золотко самоварное, — по-дружески посоветовал Никанор, светя фиксой. — Здесь никого не обижают, а хороших людей, вроде вот нас, очень даже уважают. Ты мозгой поворачивай, пока не окосел. Ты кто? Сварщик. Я кто? Тоже сварщик. Федор Пантелеевич наш лучший друг. Если мы вместе, нам черт не брат. Во! — вынул из кармана комок червонцев. — Были, есть и будут. Хоть печку топи. Хочу — вон ту рыжую куплю, — указал на соседний столик. — Хочу — во! Автобус! Э, Лиля! — поманил пальцем толстозадую. — Будешь меня любить, если по червонцу за раз?

— Сиди смирно, — благодушно, мило улыбнулась Лиля. — К нам тоже мальчики с повязками заглядывают. Кликнуть?

Но это она так, зачем кого-то кликать, если сидят люди и платят исправно. Гости.

— Понял? — продолжал Никанор урок с наглядными пособиями. — Ворон ворону глаз не клюет. Пей! Закусывай! Что душе угодно? Семужка? Пожалте! — указал на тарелку с ломтями драгоценной рыбы. — Икорка? Жри от пуза, — подвинул ближе к Сергею розетку с паюсной икрой. — А захочется, мы хоть молока птичьего закажем. Принесут, за деньги они хоть живого крокодила на стол встащат. Откуда червончики? Не воруем, нет! Скажи, Федя!