— Угомонись, дед, — попросил Иван. — От таких твоих речей мне всегда ведьма на помеле снится. Помолчи до утра, немного осталось.
Заспанное солнце неохотно выглянуло из пухлого, как перина, облака, покачалось для разминки с боку на бок, порозовело от натуги и выбралось на самую гребенку заокского леса. Там, умывшись росой, сбросило дрему, озорно стрельнуло острыми, как ячменные усики, лучами и принялось карабкаться на крайнюю трубу мартеновского цеха. Отполированная сталь Москвы-реки засветилась в глуби теплыми бликами, на круглом пруду — старице сверкнули хрустящей белизной крупные кувшинки, голубые завитушки тумана потянулись к берегу, искропили гальку влажными веснушками и растаяли в зарослях буйного шиповника.
Взмахни руками, оттолкнись немного — и полетишь невесть в какую высь. Что ни задумай — исполнится. А всего лучше — спеть бы сейчас. В такое утро любая песня соловью под стать. Но что ж ты поделаешь, не знал Иван песен. Слышал, как люди поют, сам не умел и не пробовал. А летать летал. Во сне. И над Окой, и над Москвой-рекой, и над лесами. Смутно, а все же видел окрестности сразу все. До того это радостно, что вот, как сейчас, хоть песни пой, да не умеешь. И все равно здорово тут. Надо как-нибудь взобраться к Тоське да Оське, оттуда осмотреть получше.
— Ванек. Ты этово, давай завтракать да беги.
Ну дед! Это надо — втемяшилось ему. Понять бы старому — никакие прокуроры Ефимиху со снохой теперь не помирят. Вначале еще куда ни шло, теперь они так уязвились, жить не сумеют, если друг дружку крест-накрест не отчитают. Ну, дед!
— Крыша у нас вовсе как решето, — сообщил Иван. Ему не только дали видны с лестницы, крыша тоже как на ладони. Вся в дырах да щербатинах, провисла, как спина у Марьянихиной коровы, только и держится до первого ветра. Жилье!
— Ну-к что, если она продырявилась, нарочно я ее дырявил? Да слезай, не голубятники мы.
— Как святые живем, — подвел черту Иван. — Пищи на один день, жилья на одну ночь. Скоро вовсе под чистым небом очутимся!
— Дак оно, если разобраться…
— Если возьмемся разбираться, совсем весело станет. Не надо, дед, после разберемся. Ты вот что, если я заиграюсь у Ефимихи, не суетись. Обедай-ужинай, я все же в гости нацелился.
— Брешут они — твои критики, — не захотел дед сбиваться с главного. — Мы свою силу заводу отдаем, а они — твои критики — утям да поросятам. Крыша может хоть к чертову батьке греметь, завод вона стоит и тыщу лет стоять будет…
— Все ясно, дед, не распаляйся. Нервные клетки не восстанавливаются, а без них какое житье.
Опешил Гордей Калиныч, умолк накрепко. Ну, что за черт. Откуда такие новости берутся. Клетки какие-то. Может, так оно, а вполне, что и не так. Если так, надо прислушаться. Теперь наука такое чубучит, в космосе вон пищит. А если не так? Иван горазд на заковыристое. Ну и молчи ему, как селедка безголовая? Но с другой стороны…
Долго размышлял Гордей Калиныч над проблемой клеток. Любил загогулистые задачки. Вот беда — мозги и правда тихоходные стали. Пока то да се, Иван уже под тополем. Наверно, Оськино потомство считает.
— А завтракать? — окликнул дед.
— Перебьемся. У Ефимихи блины по субботам. А ты сбегай в ларек, там супы готовые завезли. Плеснешь кипяточку — и крой.
Вот она — Зойка. И правда, новую дорогу проторила. Куда это она спозаранку?
— Здравствуй, Зойк!
Остановилась, пощурилась, будто не узнала, спросила певуче:
— Ты чо не спишь, Ва-нь? Дедушка, доброе утро. Это я в ларек. Может, вам чего захватить?
— Ну-к что? — вопросительно оглядел дед Ивана. — Не утянет ее пакет супа.
— Разленился ты, дед! — возразил Иван. И понял Гордей — не в лености дело. Сплоховал он. Может, Зойка и не думала ни в какой ларек? Может, Иван и не потомство считал под тополем? Это ж надо — куриные мозги, такого дела не раскумекать. И отступил поспешно:
— Ить я к слову, а так что — мне двигаться полезно, шарниры проминать. Их не проминать, они ржой покроются. Я вон у этого, как его…
Но и опять умолк. Нет слушателей, чего долдонить? Пошли. Рядком. Смотреть любо. Зойка — не стариковское это дело, но хоть сейчас на картинку. А Иван? Да он тут… может, наипервейших статей. А что крыша рушится, так это дело поправимое. Дай-то бог, дай бог. И, чего не пробовал лет сорок, перекрестился торопливо, на всякий случай и вслед Ивану тоже щепотью посолил.
— Хороший у тебя дед, — искренне похвалила Зоя. — Мне все кажется, он на папу Карло похож.
Читать дальше