Иван Абрамов: Оглянись на будущее

Понаедут отовсюду, из прочих заграниц любопытные туристы-интуристы, на карточки все это поснимают, по всем печатным возможностям оповестят… и пойдет гулять слава о Радице хоть до самых тех краев, где и людей нету. А что? Радио там или телевидение… Тут словно спохватился Гордей — беспокойства и без интуристов хватает, а золото — на кой оно. Лучше бы асфальт. Если асфальт… И видит дед сквозь мутно-сладкую дрему внука своего Ивана за рулем вишневого «жигуленка», а сам дед — у распахнутых настежь ворот. В новенькой кумачовой косоворотке, готов сесть на мягкую кожу позади внука. А что? Нет, а если асфальт, хоть нынче бы отчубучили.

Задрав голову, всматривается дед в смутную рябь в самой гущине тополиной. Там, вот уже лет сорок подряд, аистиное гнездо. Конечно, аисты меняются, но, как помнит дед, зовут их Оськой и Тоськой. Те или не те прилетают и обживают гнездо на тополе, все едино Оська и Тоська. Шебуршат, слышно, о чем-то беседуют. А то вдруг зачекочат, будто семечки лущат, и тогда страсть как хочется деду увидеть и понять: к чему у них это и для чего? Намаялись, сердешные, за день. И строительство в самом разгаре, и кормежка, по теперешним временам, забота немалая. Перемены теперь тут. Где-то под Ишменями плотину построили. Для пополнения электричества надобна. Пойму распахали — тоже не ради баловства. Только Оське-то с Тоськой каково? Мотай теперь за каждой лягушкой чуть не двадцать километров взад-вперед. Вот тебе и птичья жизнь беззаботная…

Сбросив дрему, беспокойно озирается дед Гордей. Пристально, недоверчиво оглядывает свои владения, присматривается к внуку, к дружку его Сереге Ефимову, вздыхает. Надо тебе оказия. Иван — глянуть любо. Плечи под черным свитером, как литье чугунное. Шея — дуги гни. Черноват, конечно, в кого только уродился такой угольный, но разве это порок? Серега против него — шкет. Так себе, юрок белобрысый. А нате вам — опять Ивану досталось бороду распутывать. Леса с крючками, черт бы с ней валандался, как нарочно в такую несуразицу запутана, до вечера не расхлебаться. Это ж терпение надо, как у святого или там у робота какого-нибудь. Сидит Иван, прислонившись лопатками к нагретой стенке ветхого сарайчика, упер локти в коленки, перебирает пальцами, дымит сигареткой. Или не понимает, что Серега каждый раз подсовывает ему эту напасть, а сам отлынивает без стыда-совести? Не, он тоже работает, он, видишь ты, червей перебирает. Себе какие поотгулистее, в свою баночку и земли побольше, и навоз посвежее, ну, каждую мелочь ладит отжилить, Машкин сын! Ну, вот пойми — откуда такие берутся? Вместе с Иваном выросли, на одном голодном пайке выкормлены, вместе в школу ходили, тоже бедовали не приведи-помилуй. Вместе на завод пошли, считай, бог о бок работают, а что у них общего, одинакового? И ладно, и хрен с ним, но до чего же обидно: где ни коснись, не так-этак, не обжулит, так перехитрит, не перехитрит, так нахрапом возьмет Серега. Наперед известно, ловить будут на общий кукан, с детства так повелось у них, а дойдет дело до дележки — или весь улов Серега себе захапает, или подсунет Ивану завалящих ершишек да плотиц-красноглазок. Мало того, на поллитровку собьет, в гости заявится, будто он тут нужен, такой оборотистый. Алчный малый, иначе не скажешь. Смотреть на него — одно расстройство.

А что Серега над Иваном верховодит — это одна видимость. В главном Иван шагу не уступит Сереге, ни черту-дьяволу.

Поутихли маленечко мысли. Угомонились. Так бывает частенько. Подумается, вспомнится, как бедовали вместе с матерью Сергея, как таскали на закорках этих вот байбаков… Тогда они были заморышами. Серега если фунтов пятнадцать тянул, Иван чуток поувесистее. Вскарабкается, бывало, на закорки, прислонится щекой к спине, смокчет что-то голодным ртом… А, да не вспомянись такое, а вот — вспоминается и не досаду будоражит, что-то теплое заносит в душу. Горькое, но боевое было времечко. Оно и теперь есть всякие дела. Ефименок тоже не такой вредный, трудяга все же. Тоже от забот суетится. Женился, чудак. Совсем скупердяем стал. Мало тут хорошего, а что сказать? В семью, в дом тащит. Так принято издавна. Слободка — она по своим законам живет. И все равно — чего мельтешит без прока и пользы. Привязать бы к штанам метелку, хоть двор вымел бы, бегая взад-вперед.

Остановился Сергей, негодующе вскинул левую руку с зажатой в кулаке кепчонкой, что-то сказал.

Ухом не повел Иван. Может, не услышал, а то и значения не придал. У него бывает: накатит что-то, хоть пушки в упор пали, хоть гром с неба, не шелохнется. Влезет в какие-то свои мысли-заботы, хмурится, катаются тугие комки по скулам, бывает, бормочет вполголоса, если дед спящим прикинется. И куда он уходит в этаких своих мыслях, что там у него, спроси — не допросишься. Знай свое: «Не встревай, дед, тут и вполне грамотному не расхлебать». Будто если малограмотный, то и малоумный. Но и не в этом, наверное, дело. Очень уж заботы у них теперь какие-то не такие, как прежде. Проблемами называются.

Читать дальше