Михаил Стельмах - Большая родня

— Наших людей не приходилось встречать? Из села?

— Нет. В газете читал о Свириде Яковлевиче Мирошниченко. Большие дела делал человек! Был комиссаром известного партизанского соединения. Аж на Брянщине пришлось воевать, Герой Советского Союза.

— Это радость! Наверное, скоро и к нам Свирид Яковлевич приедет, — обрадовался Дмитрий.

— Наверно. И о Леониде Сергиенко немного знаю. Статью о нем читал. Избранник Москвы!

— Боевой парень.

И завязался тот прерывчатый разговор, когда понимаешь друг друга с полуслова, хочешь узнать обо всем, перескакивая с пятого на десятое, чувствуя не только наслаждение, радость встречи, но и значащую уверенность своей честной, недаром прожитой жизни, которая освещает душу, как солнце освещает глубокие реки.

Апрельским утром паром перевез их машину на другой берег Буга. Тихо пела под просмоленной обшивкой вода; зеленая вспененная волна с шипением рассыпалась на песке, глухо билась в приподнятые и переплетенные корнями выступы, уже просвечивающиеся первыми прозрачными огоньками трав. Здесь когда-то Дмитрий весной тысяча девятьсот сорок второго года впервые услышал плач полонянок. Разгромил, разогнал карателей, и снова разошлись девчата по почерневшим от горя селам, а кое-кто — в отряд пошел. А вон на холмах между деревьями забелели хаты. В этом селе его партизаны уничтожили карательную группу СД. Дмитрий, обхватив рукой Андрея, по привычке сдерживал улыбку.

По небу паслись пушистые отары, их волнистые горбушки были налиты сиянием, рельефно выделялись на голубых просеках. Зеленой притемненной полосой отдалялся Буг и, когда машина поднялась вверх, даль могучими руками начала поднимать лилово-сизые леса. По-орлиному клокотала по большим оврагам весенняя вода, била пушечными взрывами, падая сверху вниз. Высоко-высоко, чуть не касаясь облаков, пели жаворонки; легко и горделиво пролетел тугой кобчик; белокрылый аист ходил по желто-зеленой долине так медленно, как степенный хозяин за плугом. Волнистыми разрозненными дымками выделяли пар поля, ожидая колхозника и плуга. И эти весенние шумы, и дуновения, и краски, и картины не раз волновали и успокаивали Дмитрия. Но теперь все ощущалось совсем по-новому, что-то удивительное произошло в мирах: они не только проплывали перед глазами, веселили, утихомиривали, а входили в сердце, живые, неповторимые, как навеки входят песня любимой, рождение долгожданного ребенка, прощание с дорогим человеком. И взгляд, чувство его шире охватывало эти миры, они стали стократ дороже, понятнее, красивее и ближе. Почему? И эта неясная разгадка, часто стучащаяся в последнее время, сейчас пришла неожиданно легко, как преимущественно и приходит после долгих, не выказанных до конца раздумий.

Это раньше он искал в светлом приволье утешения, душевного равновесия и защиты. А в годину лихолетья этого всего потребовала от него его земля и его большая родня. И он не остался в долгу перед ними. Сполна жизнью платил за то, что породило жизнь. И теперь Дмитрий понимал, что не только идет к своему счастью, своей любви, своей земли, а и она приближается к нему, доступная и радостная, вытирая слезы скорби и боли. И не прошли напрасно его годы, так как вовеки будут жить в памяти те села, леса, долины Побужья, где он за свою землю резал, и бил, и топил скверну, которая хотела гадючьей слизью отравить весь мир, высосать ум, ослепить вдохновенное зрение, всю величественную восхитительную красоту нового творца, сковать все ржавой колючей проволокой.

Наплывали события и воспоминания. Вспоминались живые и мертвые, и радость притемняла печали, как те облачка притемняют солнце. И снова уходила скорбь пережитого, ибо не на ней держится жизнь.

Прошли незабываемый партизанский парад 25 марта в полуразрушенной, обгорелой Виннице, оформление документов в селе Сокоринцах, прощание с друзьями, с Иваном Васильевичем, переходящим на руководящую партийную работу. И все это окутывалось такой душевной теплынью, как весенняя земля окутывается первым паром.

— Дмитрий Тимофеевич, Большой путь поднимается, — наклонился к нему Григорий Шевчик, который стоял возле кабины.

Все больше раскалывались тучи, и в небе уже струились чистые голубые реки, и солнце то вытекало на глубокие проруби, как лебедь, то снова пряталось в просветленной объемистой крутизне.

Дмитрий легко вскочил на ноги, а за ним начали вставать из брезента Тур, Созинов, Андрей, Соломия, Нина и Ольга Викторовна.