Валентин Овечкин - Том 2

Мартынова рассмеялась.

— А помнишь, как нас в одном районе — в каком-то, в Сизовском, да? — с хлебом-солью встречали?

— В Сизовском. Только что в колокола не звонили. Как же! Корреспондент областной газеты приехал на жительство. Человек опасный!.. Там в торговых организациях жулики засели, я потом большое дело там раскрыл. Подъехали к дому — зимою, на грузовике, — вещи сбросили, я ее оставил одну, пошел на почту передать в редакцию срочный материал. Прихожу поздно ночью, она сидит в пустой квартире и плачет. «В чем дело?!» — «Да тут без тебя что было! Двадцать посетителей справлялись о твоем здоровье. Один пришел из торга, хотел оставить мне корзину с продуктами. Другой — из потребсоюза: «Проголодались небось с дороги? Вот вам тут закусить и погреться». Машину торфу привезли нам, дров на растопку. Спрашиваю: «Сколько платить?» — «Бесплатно, из уважения. Забота о живом человеке…» Да что же это такое? Купить тебя хотят, что ли? Дураки, негодяи!..» Сидит на полу, как узбечка, поджав ноги, — мебели в квартире еще не было никакой, — и ревет белугой. «Я, говорит, не стерпела, кому-то, кажется, еще и по шее дала»…

Прощаясь с Марьей Сергеевной, Мартынов спросил:

— Так как же насчет Семидубовской МТС? Пойдешь?

— Тяжело мне будет работать с Глотовым, — ответила, подумав, Борзова. — Какой-то он закоснелый человек.

— А может быть, и ему душу разбередим?.. Ведь с двадцать девятого года коммунист. Первые артели организовывал. В трудное время вступил в партию. Почему он стал таким обрюзгшим примиренцем? Надо разобраться!.. Мы порекомендуем избрать тебя и секретарем парторганизации.

— Что ж, будешь помогать, Петр Илларионович, — пойду, — сказала Марья Сергеевна. — Вот только за последние годы много появилось машин новых марок. Нужно их изучить. Какой же я руководитель, если хуже тракториста в машине разбираюсь?.. Мне бы бросить все эти дамские маникюры да надеть опять комбинезон. Показала бы, что можно выжать из нашей техники!

— Это тебе нетрудно — освоить новые машины. Но прежде всего — человек.

— А что же я — не люблю людей? Не среди людей выросла?

— Значит, — по-деловому закончил разговор Мартынов, — завтра на бюро и обсудим. Приходи в райком к двенадцати.

Марья Сергеевна не сразу вошла в дом, долго стояла на углу, на перекрестке улиц, глядела вслед уходящим, оживленно о чем-то разговаривающим Мартынову и Надежде Кирилловне…

Мартынов принимал в райкоме посетителей.

Саша Трубицын принес и положил ему на стол большой список.

Первой зашла в кабинет известная в районе звеньевая-пятисотница, старуха лет шестидесяти, Суконцева Пелагея Ильинична, из села Речицы. Усевшись в глубокое кресло — из-за стола выглядывала только голова ее в шерстяном платке, — маленькая, щуплая, с живыми черными глазами, она стала излагать суть дела.

— Это что ж такое творится у нас в Речице, товарищ секретарь райкома? Прямо как у тех лесовиков, что как загуляли на масленой, так аж на второй неделе поста опамятовались. «А не заехали ли мы уже в великий пост, греховодники?» Ну, у тех хоть по неграмотности календаря не было, до батюшки в село пришлось посылать гонца, чтоб узнал, который день они пьют без просыпу. А у наших-то календари есть!.. Самого председателя как кинулись искать третьего дня по всему селу — печать на какую-сь бумажку приложить, — так аж нынче утром нашли на мэтэфэ, в силосной яме, чуть тепленького.

— С чего это у вас пошло такое гулянье?

— Престолы! Престолы, товарищ Мартынов!.. Так совпало: нынче у нас в Речице престол, а через три дня — в Подлипках. Сёла — рядом. То подлипкинцы ходили к нам гулять, то наши повалили туда в гости. Не успели прохмелиться — в Сорокине престол. А в воскресенье — престол в Горенске. Да когда ж оно кончится? Я уж смотрела-смотрела да думаю себе: надо властям, что ли, заявить про такое безобразие. Я в колхозной ревкомиссии состою. Ежели что плохое случится — и с меня спросят. Скот ревет, непоеный, корма на животноводстве не подвозят. Прошлой ночью свиньи семь поросят задавили. По недогляду. Свинарок на дежурстве не было.

— Неужели так много у вас в Речице религиозных?

— Какая там религия! — махнула рукой старуха. — Была бы причина погулять. Не все ж работать, надо и повеселиться. А по какому случаю? Да святого Пантелеймона нынче! Ну, давай — за святого Пантелеймона!..

Из разговора выяснилось, что старуха сама неверующая. В девятнадцатом году белые повесили ее мужа. В селе была подпольная большевистская организация, в которой состоял и ее муж. Донес на них поп — жена одного из подпольщиков проболталась на исповеди. Повесили двенадцать человек.