Михаил Стельмах - Повести о детстве - Гуси-лебеди летят. Щедрый вечер

— Так что тебе, Афанасий, надо для начала? — повеселел дядька Себастьян.

— С десяток фур и десяток энтузиастов, которые кулаков не жалуют.

— Зачем так много?

— Сразу же вывезу в сельсовет все вырубленное моими родственниками. Начну со своего брата.

— Тебе еще этой беды надо, — угасла мать. — Зачем вот с Яковом заедаться?

— Пусть не забывает, что у него есть брат, — отрезал отец. — Когда заберу лес у брата, в родных, то все увидят: никому не спущу.

— Тогда и начинай с Якова: обложился он деревом, как оградой, — согласился дядька Себастьян и глянул на печь. — Михаил, завтра поедем с тобой в Майдан-Треповский.

— Завтра? — аж не верится мне.

— Ну да. Одевайся теплее.

— А он завтра собирался в Щедрову ловить рыбу.

— Нет, отец, я лучше поеду в Майдан-Треповский. Там книжки выдадут!

— Как хочешь, дело хозяйское, — сказал отец.

Я аж загарцевал на печи; если везет, так везет! И все неудачи, и все донимающие прозвища, и все чертики и дули отлетают от меня, как чешуя на ветру.

Еще на рассвете мама наварила гречневых вареников, начиненных грушами-дичками, тертой фасолью, маком и калиной. А величиной были эти вареники, как ущербленная луна, — одного хватало на молотильщика. Вбросил я три вареника в сумку, выслушал все мамины предостережения на дорогу и быстро побежал к дяде Себастьяну. А он уже запряг коня в легкокрылые санки и ждал меня.

— Чем это ты напаковал сумку?

— Варениками — и для вас, и для меня. Попробуйте.

— А ты пробовал?

— Еще нет.

— Так, может, начнешь хорошее дело с вареников? В хату пойдем или на улице?

— На улице, отец говорят, вкуснее. А где ваш аист?

— Отвез его мастеру. Скоро дождемся живых аистов.

— Не так-то и скоро.

— Да уж цыган продал кожух, — смеется дядька Себастьян и нахваливает вареники. Он свой держит в одной руке, а я обеими, он подбирается уже к рожку, а я к середине, и так мне приятно, что дяде Себастьяну нравятся наши вареники, и так мне весело говорить с ним, а мыслями прибиваться к тому неизвестному селу, где наилучшая библиотека на весь уезд.

Съев вареник, я падаю в натоптанные сеном санки, дядька Себастьян устраивается на передке, и вот уже конь выносит нас в широкий заснеженный мир, где в изморози серебристо туманятся вербы, где ветряные мельницы остужают солнце, а река покачивает переспевшие кисти того камыша, в котором до сих пор живут чьи-то печальные голоса.

Мы проскакиваем соседнее село, где живет дед Корней, и подъезжаем к страшному болоту, что и зимой дышит гнилым туманом. В этом болоте еще во времена татарских набегов прятались люди.

— Михайлик, хочешь увидеть чудо? — оборачивается ко мне дядька Себастьян и играет заснеженными ресницами.

— Хочу!

— Тогда возьмем влево.

Наугад по бездорожью, по мерзлым купенам запрыгали санки, и мы скоро подъехали к молодой, затканной изморозью рощи. Дядька Себастьян останавливает коня, соскакивает с саней и радостно поднимает голову вверх. Над нами в самом деле кто-то развесил чудо: каждое прихваченное инеем деревцо налилось солнцем и хвасталось красными кистями. Я еще никогда не видел столько, как теперь, калины и как завороженный осматривал и прибитые морозом кисти, нависающие прямо над головой, и тени, на которых тоже выразительно, как рисованные, выделялись грозди.

— Хорошо, Михайлик? — заговорщически жмурится на меня дядька Себастьян.

— Ой, хорошо как! — щипаю несколько промерзших кистей калины. — И где ее взялось столько?

— Где? — призадумался, помрачнел дядька Себастьян. — Старые люди говорят, что когда-то и здесь были непроходимые болота. А когда однажды ордынцы напали на село, сюда бросилась убегать свадьба и все девушки, которые были на ней. Ордынцы за ними, потому что они красотой торговали аж по Царьградах, а девушки — в тину, ну и потонули в ней. Со временем на этом месте выросла калиновая роща. Летом, люди говорят, это место до сих пор стонет-отзывается девичьими голосами.

Вдруг мы вздрогнули: кто-то, напевая, шел между кустами калины. Скоро появился мосластый кривобокий конь, за ним частил невысокий человечек с большим мешком за плечами; его серое плоское лицо было похоже на торчком поставленный полумисок со студнем. Он с опаской посмотрел на нас, поморгал редкими ресницами и спросил у дядьки Себастьяна:

— И вы, значится, приехали ломать калину?

— А вы ее ломаете?

— Ну да, ну да, а то что делать зимой? Рыбу глушить запрещают, так вынужден был перейти на калину.