Алексей Мусатов - Счастье

— Да нет, она толково говорит… И очень кстати, — вступился за Пашку Григорий и, протолкавшись вперед, обратился к собранию. Не пора ли колхозникам потребовать у правленцев ответ, почему они приняли известного всем кулака Никодима Крякунова в члены артели? Уж не потому ли, что Крякунов не пожалел для правленцев самогона-первача, а председатель Угаров доводится жене Никодима двоюродным братом?

Угаров, высокий усатый мужчина, стукнул по столу кулаком и закричал, что он лишает Бычкова слова, а единоличницу и смутьянку Пашку удаляет с собрания.

Сжавшись, Пашка подалась было к двери. Но ее опередила Дунька. Она плотно прикрыла дверь и властно прикрикнула на сестру:

— Сиди!.. Никуда теперь ты от нас не уйдешь… А ты, председатель, на людей не цыкай… Или отвечай, о чем спрашивают, или с воза долой…

Дуньку поддержали ее муж, Таня Полякова, колхозники. Собрание зашумело, забурлило…

Ночью Пашка долго не могла заснуть. В ушах звучали гневные слова колхозников, путаные оправдания председателя, жалостливые и смиренные просьбы и заверения Никодима.

Но собрание настояло на своем: Крякунова в колхозе не оставили, а председателем правления вместо Угарова избрали Григория Бычкова. Решилась и судьба Пашки: колхозники приняли ее в свою семью, хотя и попеняли за то, что она так долго блуждала в потемках.

«А ведь когда люди вместе, они сила… они все могут», — думала Пашка.

Неожиданно за стеной протарахтела телега, потом кто-то постучал в окно. Пашка вышла в сени и открыла дверь.

В избу ввалилась Василиса, опустилась на лавку и заплакала:

— Как же это, невестушка? Самочинно, без Славочки, так все зерно задарма и ухнешь?

На пороге появился возбужденный Петруша:

— Хозяйка! Никодим на подводе приехал, в ворота ломится — овес требует… Что делать прикажешь?

Пашка выскочила во двор. Ворота трещали.

— Пашка! — сипел на улице Никодим. — Честью прошу, дай овес увезти. Не позволю транжирить!

Василиса хватала Пашку за руки:

— Ну, скажи им завтра в колхозе, по глупости пообещала, по глупости. Мешок-два отдай — и хватит… Ведь это Филечкино все… Филечкино…

— Папаша, — насмешливо крикнула Пашка, — довольно совестно вам: сами же нам со Славкой долю выделили, а теперь — отнимать!

— Нет вашей доли, заработать надо. Пусти, Пашка! — выходил из себя Никодим, все сильнее нажимая на ворота.

Пашка всем телом подперла воротину и закричала:

— Честью прошу, не ломитесь. Я вас ушибить могу ненароком или вилами пырнуть. Чече, беги в колхоз! Зови всех!

— Лечу, хозяйка! — обрадовался Петрушка. — Сейчас такой талибом устрою — разлюли малина. — И, выскочив на улицу, он заорал: — Караул! Грабят!

Напор на ворота ослабел. Еще через минуту от двора отъехала пустая подвода. Пашка устало прислонилась к воротам.

Утром колхозные подводы увезли овес в поле, на сев.

В этот же день из стада не вернулась корова — она любила побаловать по чужим огуменникам.

Пашка пошла искать корову. Не доходя до крякуновской усадьбы, она заметила Василису с дочерьми. Длинными хворостинами они старались загнать Пашкину корову в свой двор. Корова хитрила. Хлюпая тяжелым выменем, она бежала прямо ко двору, потом неожиданно сворачивала в сторону от ворот.

Василиса выходила из себя, кричала на дочерей. Те вновь начинали окружать корову. Пашка от души расхохоталась — все равно не загнать. Вдруг она заметила рессорную тележку. Пашка вздрогнула и подалась вперед: рядом с Никодимом сидел Славка.

Заметив корову, Никодим спрыгнул на землю, выдрал из изгороди кол и бросился помогать женщинам.

— Эх вы, бабья рота! С коровой не управятся! Говорил я утром — на хлеб приманивать надо.

Побегав немного за коровой, Никодим вскоре выдохся и в сердцах заорал на Славку:

— Чего расселся… индюк? Помогай!

Славка поднял хворостину и присоединился к матери и сестрам.

Вчетвером Крякуновы загнали корову на свой двор.

В этот вечер, покачивая на коленях Ромку, Паша сидела на ступеньках крыльца и невольно прислушивалась к голосам на улице. Вот ей почудилось, что за углом избы раздался голос Славки. Паша быстро вошла в сени, плотно закрыла за собой дверь и заперла ее на засов.

«Нет… Не пущу! Опять играться со мной будет! Опять в батрачку меня превратит, в дурочку».

Потом уложила сына в люльку, подошла к простенку, сняла фотографию Славки и, глотая слезы, порвала ее на мелкие куски.

— Вот и все, Ромочка! Будем теперь вдвоем с тобой… Проживем, сынок, непременно проживем.