Алексей Мусатов - Счастье

Одно тревожило Пашу: от Славки давно уже не было писем, хотя она ему писала часто и подробно.

— Что там письма! — говорила Анисья. — Ради такого случая пора бы молодому Крякунову и самому приехать…

— Страда у него сейчас… экзамены. Но он приедет, приедет… — успокаивала Пашка себя и мать.

Анисья с грустью смотрела на дочь и как-то раз, когда Григорий зашел в избу к Пашке, попросила его:

— Удружи, Гриша, кликни Славку из города!

Григорий без шапки, на цыпочках, подошел к пологу, за которым лежала Пашка, и, склонясь, страдальчески шепнул:

— Прасковья Петровна!.. Паша!.. А может, не надо Славку? С убеждением в душе говорю: наши комсомольцы все для вас сделают. Акушерку вам привезем…

За пологом болезненно вскрикнули.

Григорий ушел, запряг колхозную лошадь и погнал в район. На телеграфе растолкал локтями очередь, пролез к окошку и, взяв бланк, написал:

«Посевная срочная! Крякунову. Поиграл с девкой, изволь приезжать. Пашка человека рожает».

Славка не приехал…

Уже барахтался рядом с Пашкой сын, красный, с мокрыми волосиками. И радость наполняла Пашку. Но мимолетна была радость. Тяжелая болезнь потушила ее, как ветер огонь лампы.

По ночам в горячечном бреду кричала Пашка:

— Бросил он меня, бросил!.. Ой, люди, держите Славку, ведите ко мне!..

Пашка открыла глаза. На полу лежали квадратные солнечные блики. На одном из квадратов нежилась кошка с котятами.

Рука Паши отдернула полог. Глаза ее искали ребенка.

— Мама! Где он?

— Тс-с-с!.. — шикнули на Пашку.

Из угла, с огромного сундука, окованного железом, поднялась грузная женщина, закутанная в шаль, и подошла к Пашке. Пол скрипел под ее ногами.

— С наследником, Пашенька! Спит он вон в люльке… Накричался и спит.

Женщина уже успела потрогать Пашке лоб, поправила подушку, подоткнула одеяло.

— Вот и ты, жалостливая моя, голос подала. Значит, на поправку пойдешь. Ишь хворь-то как тебя скрутила — кровинки в лице нет!

Пашка узнала женщину. Это была Василиса, жена Никодима.

— А где мать? — с тревогой спросила Пашка, оглядывая избу.

— К Дуньке на денек ушла. Не живется ей здесь… И с чего бы — ума не приложу… — торопливо пояснила Василиса, ставя перед Пашкой пирог и чашку с медом. — Кушай, жалостливая моя, поправляйся. Вот медку попробуй — дедушка прислал… Уж очень он внуку рад.

— Внуку рад? Никодим? — нетвердо переспросила Пашка, показав на люльку. — Вот ему?

— Ему, ему… Филечке… окрестили мы тут мальчика, пока ты болела. Филиппом назвали. Дедушку у Славочки так величали. Имя хорошее, христианское. Никодим доволен, помолодел даже. До родов-то, правда, серчал, а как внука увидел, все простил…

Пашка поднялась с постели. Ноги еле держали ее. После родов целый месяц болела Пашка.

Путь преградили вещи. Огромный черный комод мешал подойти к люльке. Тонконогие венские стулья подставляли ножки. Трюмо, засиженное мухами, сундук, окованный железом, узлы одежды…

— Это чье? — растерянно спросила Пашка.

— Ваше, жалостливая моя, ваше. Твое да Славочкино, — сказала Василиса. — Дом вам обряжаем, живите себе…

— А он… он здесь?

— Славочка-то? Сегодня ждем. Никодим на станцию за ним поехал.

— Неправда!.. Нечего у вас Славке делать… Он ко мне приедет, — вдруг зло закричала Пашка. — И добра вашего нам не надо! Сами наживем!

У Пашки кружилась голова, она пошатнулась и опустилась на стул. Как в хороводе, плыли перед ней комод, стулья, трюмо, сундуки, Филипп в люльке.

Василиса засуетилась:

— Ты ляг, Пашенька, ляг! Что старое вспоминать?! Ну, посерчали мы, старики, а теперь и на мировую идем. Никодим для внука ничего не жалеет… И ты уж, невестушка, не серчай на нас, позволь тебя доченькой величать…

Пашка отмахнулась:

— Уж вы оставьте меня… Идите-ка лучше домой.

— И впрямь побегу! Может, и наши приехали, — заторопилась Василиса.

Пашка наклонилась над люлькой.

— Филипп, Филька! — шептала она, и глаза набухали злыми слезами.

Разве не берегла она для сына дорогое имя: «Роман, Ромка, Ромочка!..» Они выбирали со Славкой это имя в ту далекую ночь под яблоней, как лучшее зерно из вороха пшеницы.

Имя было проверено на слух, стало родным, с ним сжились.

Она со Славкой вступила в жизнь, гордая своей любовью и бедностью. Она верила в свои руки, жадные до работы. Так зачем же теперь Крякуновы лезут со своим родством, громоздят на их пути комоды и сундуки?

А может, все это делается с согласия Славки, с его ведома? Нет, нет, Славка не их породы, не крякуновской, он совсем другой…