Федор Панфёров - Волга - матушка река. Книга 1. Удар

— Учись ладнее, — говорил он, сам неграмотный, с благоговением и удивлением заглядывая в учебники сына. — Ведь вон на плотницкой работе… уж куда я все знаю, а подойдет инженер там али кто и разумную поправку внесет в мое дело. Глядишь: «Эхма, руки-то беленькие, сроду топора, видно, не держали, а умом человек тяпает». Богатство — это зря. От богатства люди звереют. А вот наука — ее забирай больше, охапками. Эх, мне бы малую толику грамоты, показал бы я всем, как жить. Перво-наперво… Впрочем, найдутся ученые и покажут, как жить надо. Верю. Может, ты будешь ученым — хорошо: ты испытал ее, жизнь, и горькую и сладкую. Не морщись, мать, мы слаще других живем: не воруем и никому глотку не грызем.

Он так и умер — неунывающим весельчаком.

После его смерти мать зачахла.

И однажды, лежа на постели, слабым голосом произнесла:

— Не обессудь, сынок, выпускаю тебя из гнезда, как неоперенного воробышка, — лети. Я что? Я веточка на дубе. Дуб отец был. Его подкосили, и я — веточка — повяла, — с этими словами она и скончалась.

Что дальше было бы с Акимом? Трудно сказать. Все на деревне утверждали: «Парень пошатнулся разумом». Он исхудал, жил взаперти, появлялся на улице только тогда, когда ему надо было сбегать в соседнее село, обменять там в библиотеке книги. Одновременно с ним и само по себе скудное хозяйство пришло в полный упадок: сарай осел крышей, двор зарос полынью, ветхий плетень покосился и ощерился прутьями. А владелец всего этого жил в мире мечты: путешествовал по Индии, Китаю, по Тибету, забирался в седую древность — к царю персидскому Дарию, к Александру Македонскому, а прочитав книгу Фламмариона по астрономии, отрывался от грешной земли и улетал в межпланетное пространство…

Так прошло больше года. И возможно, совсем захирел бы юноша, если бы не вмешался директор двухклассного училища Владимир Николаевич Марков. Он знал Акима как ученика «высокого дарования» и сам подписал ему похвальный лист, утверждая, что этот паренек далеко пойдет.

— Ну, вот и пошел. Ай-яй-яй! — входя в хату, видя по углам тенета, пыль, тощего, сидящего за столом над книгами Акима, воскликнул он. — А отец-то думал, что из тебя выйдет тот ученый, который миру укажет, как надо жить. Вот и указал. Ну-ка, если все возьмут пример с тебя, запрутся в хатах, да и начнут мечтать о пустяках… и превратятся вот в таких же дикарей, как ты: оброс, осунулся, глаза как у бездомной кошки. Собирайся! — тем самым голосом, властным, каким он говорил обычно с учениками, произнес Владимир Николаевич. — Сначала острижем тебя, потом — в баню, а после, когда человеческий вид примешь, думать будем.

Владимир Николаевич через несколько месяцев подготовил Акима, и тот сдал экзамен в пятый класс реального училища, находящегося в городе Вольске на Волге, после чего Марков продал скудное, оставшееся после отца Акима хозяйство, затем пошел с подписным листом к учителям, купцам, уверяя всех, что деньги нужны на учебу.

— Сироте, но очень способному. Не жалейте: он втройне оплатит вам, — и, собрав около пятидесяти рублей, передавая их Акиму, сказал: — Клянчить стыдно, по нужда велит… — и вскоре сам переехал в Вольск, поступив в реальное училище преподавателем русской истории. Здесь он порекомендовал Акима купцам, сыновья которых плохо учились:

— Пригласите Морева… Ученика нашего. Очень способный. Ну, заплатите ему в месяц восемь рублей, он и подтянет вашего сынка. Учителю надо платить пятнадцать — двадцать, а тут от силы восемь. Я помогу в случае чего.

Аким Морев стал давать уроки.

Несмотря на то, что он толково подправлял маменькиных сыночков, они стали более прилежными на уроках, лучше отвечали преподавателям, — несмотря на все это, он от купцов получил кличку Гордец — и только потому, что когда приходил в купеческий дом, то никому не кланялся, снимал шинелишку, аккуратно вешал ее в прихожей и, пригладив на голове непослушные, кудлатые волосы, произносил:

— Ученика за стол, — и никогда не оставался на чай.

— Чего же ты, братец, не говоришь мне спасибо: денежки на дороге не валяются, — выдавая за уроки восемь рублен, выговорил ему однажды купец Самоедов.

Аким резко ответил:

— Нет. Деньги порою валяются на дороге: обронит кто-нибудь. А разум никогда не валяется. Я вашему сыну передал частицу своего разума… потому не я, а вы должны меня благодарить. И говорите со мной на «вы», господин купец, иначе я в ваш дом не явлюсь.

— Ну, это ты слишком… слишком, — пригласив Акима вечером к себе на квартиру, посмеиваясь, говорил Владимир Николаевич. — Верно, но слишком… Говоришь, у Самоедова после твоих слов глаза вылупились, как у судака? Хо-хо! Ничего, придет время, не так вылупятся. Только ты подожди стрелять словами по купчишкам. Верно, разум на дороге не валяется. Ловко ты его. Однако потерпи: блох и тех поодиночке не перебьешь, потому до поры до времени держи язык за зубами. Голову перед ними не клони, но… и не фордыбачься, как говорят здешние мещане. С разумом все надо делать, — строже добавил, затем снова улыбнулся и захохотал. — Но здорово! Здорово ты Самоедова!