Федор Панфёров - Волга - матушка река. Книга 1. Удар

— Из района я не уйду. Но обращаю ваше внимание на Чернова… на начальника управления земотдела… Он тоже ведь агроном. Почему он вас не предупредил о том, что весна неблагоприятная?

«Пожалуй, я похожу на того Митю-музыканта, который так восхищался ночным звоном степей, восклицая: «Симфония! Симфония!» — подумал Аким Морев. — А Любченко ударил себя ладонью по шее и сказал: «Вот где она у нас, ваша симфония». И я восхищался бурной весной. Бурная. Чарующая. Девушка ворвалась на бал. Вот тебе и девушка!» И тут же у Акима Морева мелькнула и другая, предостерегающая мысль: «А не такая ли чарующая и Елена, как эта весна?» — но эта ноющая мысль быстро улетучилась. Аким Морев нажал кнопку и, когда в кабинет вошел Петин, спросил:

— Как члены бюро?

— Как обычно, — Петин посмотрел на часы. — Скоро будут здесь.

— Предупредите: на повестке дня вопрос не о посадке дуба, а о весенней посевной… и пригласите обязательно Ивана Евдокимовича Бахарева. Он на квартире. А меня сейчас же соедините с выборочными районами…

Петин уже знал, что такое «выборочные». Это, как он выражался, значит: «вызывать секретарей разных калибров».

Секретарь Новаковского района Зарубин, вызванный по телефону первым, ответил на вопрос Акима Морева:

— Что? Посевная? Да что вас тревожит? Да ну! Рапорт о посевной скоро подадим. В этом году выскочим на первое место: проработали посевную на всех собраниях… и на пленуме райкома… Резолюции такие — ай да ну!

— А вы как смотрите на весну: благоприятная или неблагоприятная?

— Меня удивляет, Аким Петрович: объективные причины выдвигаете? А что она нам, весна-то? Скворцы поют-заливаются… Ну и шут с ними! Мы сеять-то будем, большевики, а не весна и не скворцы.

— Вы не от имени большевиков говорите! — резко ответил Аким Морев. — Весна плохая, подумайте над этим, посоветуйтесь с соседними районами, с колхозниками.

Вторым был вызван Ростовцев. Он отличался, как и Сухожилин, внешней опрятностью: на нем всегда был отутюженный костюмчик, галстучек, руки чистенькие, ногти аккуратно подстриженные, волосы гладко причесаны, сам весь собранный… и почему-то напоминал новенькую заводную детскую игрушку.

— Как у вас с посевом? — спросил его Аким Морев.

— Все идет по плану, разработанному облисполкомом от шестнадцатого февраля, за номером двести семнадцать. Сев уложим в семь дней. Возможно, в шесть, но нет смысла торопиться — лучше в семь.

— А может быть, надо уложить в два дня. Весна-то ведь коварная.

— Но… указания есть, товарищ Морев. Облисполком нам прислал.

— Да вы не укрывайтесь за указаниями, как за каменной стеной…

Третьим Петин вызвал Лагутина из Разлома.

— Беда, — сразу заговорил тот.

— Что за беда?

— Весна все планы поломала. Опытные колхозники, да и мы с Назаровым понимаем, что при такой весне медлить с севом нельзя. Надо не дни урывать, а часы.

— И что же вы думаете делать?

— Сеять в грязь. Все наготове: там, где невозможно пустить сеялку, пойдут колхозники с кошелками, будут сеять вручную… Вот и боимся: редактор Рыжов нападет на нас за «вручную»-то…

— Не нападет: он человек разумный. Сейте, сообразуясь с местными условиями, — ответил Аким Морев и обратился к Астафьеву: — А вы в своем районе тоже намереваетесь сеять в грязь?

— Нет. Нам этого делать не надо: у нас в почве достаточно влаги… пустим сеялки.

— Но если бы вы были не в Нижнедонском, а в Разломовском районе, тогда?

— Пожалуй, так бы и поступил, как Лагутин. Пожалуй, да, — задумчиво произнес Астафьев. — Пожалуй, единственный пистолет против суховея: зерно, брошенное в грязь, безусловно прорастет и зацепится за жизнь… растение будет иметь силу, хотя и незначительную, противостоять жаре. Да, пожалуй, так.

В эту минуту в кабинет вошел Иван Евдокимович Бахарев, в темно-сером костюме, прекрасно сшитом и великолепно сидевшем на нем. Академик и сам за это время как-то подтянулся: выпрямился и помолодел. Даже голос и тот, до этого приглушенно-хрипловатый, приобрел юношеский звон.

— Да вы, Иван Евдокимович, прямо-таки… — Аким Морев хотел было сказать «женихом выглядите», но сказал: — Прямо-таки молодцом выглядите.

— Особые порошки принимаю, Аким Петрович, — звонко ответил академик. — Иван Яковлевич! — воскликнул он, увидев отошедшего в тень Астафьева. — Здравствуй, ученик, перед которым я с удовольствием шапку снимаю и у которого сам учусь. Прочитал вашу диссертацию… и поставил пять с плюсом.

Астафьев смутился, казалось — он даже ростом стал как-то меньше, глаза его, до этого порою весьма злые, тут потеплели, а сам он жался в уголок, но Иван Евдокимович извлек его оттуда и подвел к Акиму Мореву, продолжая говорить: