Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Если бы возвращались в лодке только втроем, Маша, я и Алешка, мы, наверно, и рта не разинули бы. Когда рот открывается, уши глохнут и глаза видят тоже только наполовину. А вечер был такой на Енисее, что даже я, матрос, не помню лучших. Мы плыли все время в каком-то сиянии. И не знаю, шло оно от солнца к воде или от воды к солнцу. Мы плыли и пели песни. Двенадцать молодых без песен передвигаться не могут. Это не двое. Плыли, пели и ждали, когда откроется Красноярск. Всем очень хотелось застать его в солнечном свете, хотя бы в самом последнем, на крышах домов. Полюбоваться пять минут, а потом плыть себе и в сумерках.

Все смотрели вперед. Беседок в лодке было три, и на каждой по три человека. Алешка, десятый, на руках у Маши. Вася Тетерев за рулем, а Тумарк в самом носу лодки распластался на животе, как лягушка. Маша сидела на беседке в самой середине. С одного края Кошич, с другого — я.

Приближались к Шеломину быку. Енисей здесь разделяется надвое длинным и узким островом. И сам в главной «ходовой» тоже становится узким. Страшно глубоким и быстрым. Не знаю, почему Шеломин бык подсказал это, но мы все дружно сразу запели: «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…» Наверно, утес нам чем-то напомнил легенды о Стеньке Разине, и мысль от могучего Енисея перенеслась к такой же могучей Волге…

Я ставлю здесь многоточие потому, что песня вдруг перешла в гудки, которые словно бы навалились на нашу лодку. Все ближе, ближе и чаще. Откуда только они взялись? И как это никто из нас не оглянулся раньше? Вниз, налегке, без барж, полным ходом летел какой-то небольшой буксирный пароход, бил широкими плицами по воде, гнал за собой крутые, пенистые волны и требовал гудками, чтобы мы убирались к чертям с его дороги. Вообще-то правильно и законно.

Женщины в испуге завизжали, а Вася Тетерев начал заводить мотор. Но эта телеграфная штуковина только выстукивала свои отдельные точки и тире и тоже, должно быть с перепугу, никак не могла из этих точек и тире составить хотя бы одно длинное слово. Винт булькнет раз, другой и снова остановится. А пароход совсем уже нависал над нами, хотя чуточку и отваливал в сторону, жался к самым бакенам, нельзя же прямо носом врезаться в нашу посудину!

Я закричал передним:

— Беритесь за весла!

Но там, на той беседке, как раз на беду, сидели остальные три жены, и, кроме того, весла были завалены багажом. Мотор по-прежнему не заводился, только пыхал синим вонючим дымом. Дина с Верочкой сгоняли с беседки Свету, чтобы самим сесть попросторнее и вложить в уключины весла, которые они все еще тоже никак не могли выдернуть из-под всякого барахла. А с парохода теперь уже через рупор прямо в уши кричали нам. Что именно кричали, понимаете сами.

Говоря честно, фарватер у Шеломина быка узкий, пароходу сильно в сторону тоже податься нельзя. Конечно, он мог бы застопорить машины. Но он не застопорил. Промчался вовсе рядышком с нами. И тогда нас рвануло прямо к нему на крутой волне. Лодка стала боком, сильно накренилась. Маше не за что и нечем было ухватиться: руки заняты Алешкой. Она повалилась плечом на Кошича, и все трое выпали за борт…

Я не успел схватить Машу. Между лодкой и Машей тотчас же всплеснулся пенистый гребень волны, на котором я увидел Алешку в цветном одеялке, совсем одного. Кошич, кажется, сразу пошел ко дну. И в этот же миг в воду бросились Дина и я. Через секунду я заметил, как метнулся в Енисей и Володя Длинномухин.

На пароходе — черти! — засвистали тревогу. Теперь-то он остановил машину. Медленно стал разворачиваться.

Алешку отнесло уже далеко. Но я видел, что Маша быстро его настигает. Алешка, закутанный в пуховое одеяло, плыл великолепно, волны подкидывали его, как мячик. А Маша не выбрасывала правую руку так свободно, как всегда. И мне вдруг стало страшно: падая, не повредила ли она себе плечо? Надо было скорее спешить к Маше на помощь. И надо было искать Кошича.

Теперь об этом мне легко писать. Все равно что полет пули на экране при замедленной съемке просматривать. А тогда думать вообще было некогда. Именно без всякой думы, но потому, что Маша и Алешка прекрасно держались на поверхности, а Кошича не было видно, я нырнул глубоко, погнавшись за какой-то тенью. Нагнал и понял: Дина. Тоже ныряет. Мы всплыли вместе. Она шумно выплюнула воду: «Видела…» И тут же щукой снова пошла в глубину.

Я сделал то же самое. В воде обогнал ее и вдруг увидел над собой болтающиеся черные ноги. Я толкнул, поддал плечом и сам вдогонку столбом пошел кверху. Мне нужно было хоть крошечку хватить свежего воздуха.