Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Мы проплыли и под мостом, по которому как раз проходил курьерский поезд Москва — Иркутск. И мимо мелькомбината, где белые элеваторы, глухие и высоченные, стояли для меня постоянными загадками: как они устроены там, внутри? И мимо Базайской лесоперевалочной базы, где бревен и на берегу, в крутых штабелях, и на воде грудилось столько, что можно было бы из них построить, наверно, еще два Красноярска. И мимо высокой скалы, о которой старожилы спорят, как ее правильнее называть: Шалунин бык или Шеломин бык. Шалунин потому, что вода под ним шалит, балуется, а Шеломин потому, что видом своим походит он на шлем, шелом по-древнеславянски.

Навстречу нам один за другим попадались пароходы. Раза три они и обгоняли нас. Мы обогнать никого не могли. Но мне очень хотелось, чтобы и мы начали кого-нибудь обгонять.

Говорят, счастливые часов не наблюдают. Правильно. И еще говорят, что в журнале «Знание — сила» было написано, что, когда человек полетит в небесные дали со скоростью света, время для него почти остановится. На Земле, к примеру, тысяча лет пройдет, а он вернется из полета, если бритву с собой забыл захватить, только чуть отпустив бородку. То же и с едой. Взял колечко краковской колбасы, банку свиной тушенки, пива бутылочки четыре — и пожалуйста, обеспечил рейс: Полярная звезда и обратно. А на Земле за тысячу лет сколько бы человек съел колбасы и пива выпил?

Вообще это очень выгодно и дешево людям будет — летать со скоростью света. А главное, можно смерть свою обмануть. Как ни говори, тысячу лет прожить не худо, к тому же еще летая между звездами. Но это все я лишь к тому говорю, что хотя часов в этот раз я и не наблюдал, а поплыть со скоростью света мне очень хотелось. Во-первых, пока баржа наша тащилась бы до известкового завода, я уже успел бы скатать вниз по Енисею до самой Дудинки, вернуться обратно, обогнать самого себя, половить рыбки у Большого порога, в самом сердце Саян, и прибыть под скалу «нашего ледохода» хотя бы на недельку раньше, чем туда приплывет Дина со всей компанией. А во-вторых, тогда я, наверно, мог бы свободно продюжить только на обеде, который мы с Машей проглотили дома совсем на ходу.

К берегу наша баржа притравилась точно в тот момент, когда последний солнечный луч на правобережной горе мигнул и погас. Под «нашу» скалу мы добрались уже вовсе впотьмах. Алешка орал. С ним случилась обыкновенная история, а все его имущество было затянуто в каком-то одном из двух узлов, которые я нес на ремне, перебросив через плечи. Маша сердилась. Не на Алешку, а на меня. Будто это я орал и для меня нужно было впотьмах искать сухие пеленки. Она говорила: «И зачем мы взяли его с собой?»

Но когда загорелся костер и ввысь полетели светлые искорки, когда от огня сразу стало тепло и уютно, словно мы забрались в темный шатер с открытым лишь верхом, все сразу повеселели, и особенно Алешка, который видел костер в первый раз.

Надо сказать, что Алешка в первый раз и выкупался в Енисее. Не весь. Одной половиной. Иного выхода не было. Маша начала греть воду в котелке, но я сказал:

— В котелке лучше сварить картошку, ужасно хочется есть.

И мы с Алешкой превосходно обошлись Енисеем.

Маша, недовольная, покачала головой:

— Вот схватит он воспаление легких…

Хотя помыл я его только там, где у него никаких легких нету.

Ночь была сухая и теплая, совсем не такая, как во время «нашего ледохода», когда я из карманов плаща, полных водой, вытаскивал каких-то колючих жуков. В кустах тенькали птички, которым спать не давал свет костра, под скалой в реке плескались ельцы. Я нарубил мелкого лозняка, устроил из него для Алешки глубокую постель, чтобы он не выкатился в костер, и парень через минуту захрапел, как взрослый мужчина. Маша с сомнением прислушалась:

— Не бронхит ли у него начинается?

Для нас я приготовил такую же шикарную постель. Но спать нам не хотелось. Мы уселись на плоском камне над самой водой, по которой бегали отблески пламени. Здесь, немного в стороне от костра, ночь не казалась очень темной. Хорошо был виден правый берег, а вдоль него — глубокие тени от деревьев, сбежавшихся к самому Енисею. Спокойно, размеренно вспыхивали и гасли белые ацетиленовые огоньки на перевальных столбах.

Маша глядела вверх, искала свою звездочку, которая всегда стояла над Такмаком, если смотреть от нашего дома. Тут обзор неба зажат был горами, оно казалось не круглым сводом над землей, а длинной дорогой — где Енисей, только там и небо. Но Маша все-таки нашла звезду, хлопнула в ладошки: