Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Как ни храбрился Кошич во время шлюзования, настоящим кессонщиком он не выглядел. То беспокойно лез пальцами в уши, то двигал челюстями, будто жевал бифштекс из столовой своего племянника, то разминал тихонечко кадык или вытирал испарину со лба. Но это все мелочи, ерунда, главное — лицо у него все время было веселое.

С нами вместе спускался и мастер Виталий Антоныч. Человек с огромным стажем кессонщика. Он шутя говорил: мостов построил столько, что приткни их один к другому — хватило бы вдоль всего Енисея протянуть. Вычислениями заниматься не будем, шутка есть шутка, хотя Енисей тоже есть Енисей. Но знал Виталий Антоныч свое дело великолепно. Знал, как быть, когда кессон одним краем на крупный валун сядет; знал, когда и сколько прибавить или сбавить давления воздуха, чтобы и вода в кессон не сочилась и чтобы «ножи», края кессона, легче в грунт врезались, потому что тугая воздушная подушка очень мешает этому. Попробуйте большой мяч в землю вдавить. Как он станет вашу руку отталкивать!

Пока давление воздуха в прикамерке выравнивалось, Виталий Антоныч все время заботливо поглядывал на Кошича. При входе в трубу подстраховал рукой: «Осторожнее, юноша». Так, за плечами у Кошича, и в кессон спустился.

От предыдущей смены здесь остались целые вороха гальки. Значит, наша первая забота — выдать ее наверх. Работа не так интересна, но если вникнуть умом, где бы он, этот кубометр грунта, ни был, с краю ли, посредине ли, он место занимает, и пока не уберешь его, не выдашь наверх, на какую-то долю сантиметра и бык все равно не опустится.

Для меня неинтересной работы не бывает. В любом, казалось бы, самом скучном деле я найду себе интерес. Первый — в самой работе, в том, какую найти для нее красоту движения — без красоты движения я труда не понимаю; в том, как доставить радость всем своим мускулам, сердцу, глазам, всему телу, чтобы работа была тебе как сальто в прыжке с вышки, как слалом на лыжах, жим штанги, бросок копья. А второй интерес — видеть не только то, что сейчас руки делают, а весь результат, к какому работа твоя приведет: копать вязкую глину в кессоне, а видеть гранитную облицовку быка, волочить грязное кубло с галькой, а видеть, как по мосту бегут сверкающие лаком автомашины.

И как только камень захрустел у меня под ногами, а в руках оказалась лопата с налощенным черенком, я почувствовал: эх, и стосковался же я по работе!

Ладони у меня горели. Горячо становилось в груди, горячо и как-то тесновато, но я замечал, как постепенно разминаются у меня мускулы, и мне уже ничего им не нужно приказывать — они сами все делают.

Готова горка из гальки. Подрезать ее, пусть тяжестью своей галька на лопату сама наползает. Не втыкать инструмент в упор, а вдвигать, слегка покачивая, пошевеливая. Ага! Как в масло идет. Ручку ниже. Прохлада в теплой ладони. Правым плечом поворот. И выпрямить ноги. Лопата с галькой сама на весу. Качнуться назад. Вперед пошла! И снова. Снова…

Не знаю как, если глядеть со стороны, а для меня красиво. И потому свободно, легко.

И тянет: еще, еще… Быстрее! А быстро — некрасиво никогда не бывает.

Я поддевал лопатой гальку, склеенную липкой глиной и сверкающую, как алмазы, в электрическом свете, а сам соображал: поставят или не поставят скульптуры у въезда на мост? Мастера есть свои, красноярские, мрамор или гранит тоже свой, изобразить есть кого, хоть из истории, хоть из нашего времени — город знаменитый. Мне очень хотелось, чтобы скульптуры поставили. Я выворачивал крупные камни ломом и думал: Маша приедет, нужно будет обязательно посоветоваться, куда и кому об этом написать.

— Давай, давай! — подмигивал Тумарк. Брезентовая куртка колом стояла у него на спине.

Вся беда была в шлюзовке. Уйдет кубло наверх, и жди, пока там уравняют давление, выкатят, опростают посудину, да снова вкатят, и снова в обратном порядке начнут нагнетать сжатый воздух. Кубла есть запасные и насыпать их тоже недолго. Если бы не эти шлюзовки, мы бы не знаю сколько за смену выдали грунта!

Когда наступали такие заминки, Виталий Антоныч командовал:

— Отдыхай!

Вася Тетерев уточнял:

— Дыхание редкое, ровное, тело расслабить.

Но тело расслаблял, наверно, только сам Вася Тетерев, и то вряд ли, а мы затевали возню, толкали друг друга в бока либо подбрасывали камешки и ловили. Глядели в жерло стальной трубы, из которого все время помаленьку сыпался мусор, но сыпался больше, когда в шлюзовой камере давление выравнивалось с нашим, и мы тогда высчитывали, скоро ли опустится кубло.