Александр Шашков - Гроза зреет в тишине

— Всех, кто еще остался в гарнизоне, поднимите по тревоге и попробуйте пробиться к городу.

— А вы?

— Идите, оберштурмфюрер, и выполняйте приказ.

Офицер, стукнув каблуками, выбежал из помещения.

Шварценберг закурил, облокотился на стол. Сидел долго. На улице разгорался бой, нарастала стрельба, рвались гранаты и мины, несколько пуль и осколков прошили окна его комнаты, а он сидел неподвижно, будто это вовсе его не касалось. Лицо его было спокойным, а холодные глаза словно прилипли к полу, к тому самому месту, где недавно лежал парень, почти мальчик, человек, которого он, Шварценберг, так и не смог «прочитать»...

Эсэсовец сидел неподвижно до тех пор, пока у него в зубах не догорела сигарета. Он не спеша раздавил на карте окурок, взял карандаш, написал на листке бумаги несколько слов и, расстегнув кобуру, медленно поднес к виску пистолет...

Проскочив на бешеной скорости километров шесть, Шаповалов свернул на узкий, поросший травой проселок и снова очутился в лесу.

Солнце еще не взошло, но все живое уже пробудилось. С дерева на дерево перелетали сизоворонки и дикие голуби, с ветки на ветку — шмели и пчелы. И так густо и хорошо пахло земляникой, что этот запах заглушал даже резкие запахи бензина и горелого масла.

Михаил углублялся в лес. Он не знал, есть ли в нем каратели, но ему казалось, что чем дальше они заберутся в глушь, тем больше будет у них шансов на спасение. И только когда глубокая тишина, которую не нарушало даже пение птиц, охватила их со всех сторон, он остановился.

Пуля прошила у Бондаренко левое плечо и вышла под мышкой. Что она повредила там, внутри, и повредила ли, это мог определить только врач.

Но сам Бондаренко, глотнув из фляжки воды, сказал, что он чувствует себя «гарно» и что болит у него только грудь...

Ни Шаповалов, ни Мюллер ему не поверили, но их радовала его бодрость. А когда Шаповалов бросил мотоцикл и заявил, что дальше надо идти пешком, — и вовсе успокоились: Бондаренко пошел сам, отказавшись от их помощи.

Ни Мюллер, ни Бондаренко не спрашивали, куда их ведет Шаповалов. Да и зачем было спрашивать?

И потому оба они удивились, увидав знакомую старую смолокурню, где, вместе с Шаповаловым, когда-то спрятали машину.

...«Оппель-адмирал» стоял на том самом месте, где они его и оставили. Михаил разбросал хворост, попросил Мюллера:

— Генрих Францевич, давайте выкатим машину.

Михаил осмотрел «оппель». Он был в полной исправности. Старательно вытер тряпкой запотевшие, обсыпанные землей и сухими листьями бока машины. Открыл багажник, достал из него майорский мундир Мюллера и «свою» обер-лейтенантскую форму, в которой когда-то ходил на станцию, на разъезд, на фашистский аэродром. «Свою» и майорскую форму отложил отдельно, все остальное немецкое обмундирование бросил в яму, завалив корчами и хворостом.

Достал из багажника запасную канистру с бензином, взвесил ее в руках, поболтал. Канистра была полная. Осторожно положил ее на место, улыбнулся и сказал Мюллеру:

— Ну что ж, Генрих Францевич, влезем еще раз в чужую шкуру! Будем надеяться — в последний раз!

1962 — 1968 гг.