Александр Шашков - Гроза зреет в тишине

Шварценберг поблагодарил лейтенанта Дановского, вызвал бомбардировщик и, пока тот проводил разведку, а потом бомбил, окружил Высокий остров и перекрыл оба коридора: «Теснину Дарьяла» и Сухое болото.

Узнав об этом, на острове решили, что Шварценберг не сегодня-завтра пойдет на штурм лагеря и готовились встретить его, как следует. Коридоры, особенно теснину, по которой, несмотря на ее внешнюю неприступность, могли свободно пройти легкие танки, заминировали и оплели колючей проволокой. Укрепили и все те участки, которые были более удобными для наступления фашистов. Там залегли партизаны с автоматическим оружием, противотанковыми ружьями.

Но оберштурмбанфюрер почему-то не спешил наступать. Несколько его батальонов днем и ночью рыли окопы, строили блиндажы и дзоты, и когда на острове наконец разгадали подлинные намерения эсэсовца, — было поздно. Немцы возвели прочные укрепления, явно рассчитывая задушить партизан блокадой.

Хмара, Кремнев и Дубрович почти каждую ночь собирались на военный совет. Надо было принимать какие-то меры, но какие — точно никто из них не знал. Попытка с боем вырваться из окружения через Сухое болото кончилась провалом. Отряды понесли значительные потери и откатились назад, на остров.

Единственное, что им пока удалось — это переправить во вторую и третью бригады связного с приказом немедленно пробиваться в Бегомльские леса.

За это дело добровольно взялся Рыгор Войтенок. Он сделал из ситника «поплавок», улегся на нем и попросил забросать его сверху легким хворостом, так как вода в реке была высокой и по ней плыло немало всякого мусора. Партизаны длинной жердью отпихнули «поплавок» на середину реки, и он быстро поплыл, подхваченный стремительным течением.

...Вскоре стало известно, что обе бригады вырвались из окружения...

Теперь пришло время подумать и о собственной судьбе. И не только потому, что фашистские самолеты бомбили остров, и круглые сутки между искалеченными елями рвались снаряды и мины. Спешить с прорывом надо было еще и потому, что в бригаде, даже при самой жесткой экономии, продуктов осталось только на неделю.

На шестой день блокады командир соединения вызвал к себе Шаповалова.

С тех пор, как началась блокада, Михаил не видал Хмару, и теперь не узнал его. За столом, склонившись над картой, сидел седовласый старик. Сухая рука его, в которой он держал карандаш, синела вздутыми венами и слегка дрожала. Только глаза — темно-серые, глубокие, были прежними.

— Садись, старший лейтенант, — показав глазами на свободный табурет, предложил Хмара. — Подождем немного. Сейчас должен прийти Дубрович. А возможно, и Кремнев...

Где-то вблизи разорвалась тяжелая бомба. С наката на карту посыпался белый, как манная крупа, песок. Хмара аккуратно смел его, вышел из-за стола и остановился возле узенького незастекленного окошка-бойницы.

Шаповалов стал рядом с ним.

Над островом кружили три самолета. Они взмывали высоко в небо, разворачивались, камнем падали вниз, и тогда воздух наполнялся ревом моторов, и поседевшие ели вздрагивали от взрывов тяжелых бомб.

— Снова налетели... — Леонид Петрович закурил, нервно пыхнул сизым дымом. — Целую неделю клюют этот несчастный бугор! Сегодня утром прошелся по острову — живого места не осталось...

— Земля терпит, — отозвался Шаповалов, наблюдая за самолетом, который уже снова шел в пике. — А нас с земли бомбами они выживут не скоро...

— А голодом? — Хмара вопросительно посмотрел Шаповалову в глаза и отошел от окошка. — Голодом они нас возьмут быстрей, чем бомбами. Сегодня выдали на бойца по ото граммов сухарей. Завтра не будет и этого.

Хмара прошелся по блиндажу взад и вперед, вернулся к столу, посмотрел на карту и вздохнул:

— Вырваться надо. Немедленно! Вырваться, пока еще есть патроны и не ослабли люди.

Шаповалов покраснел. В этих словах ему послышался упрек, и он виновато заговорил:

— День и ночь лазаем! Кажется, уже каждый метр вражьей обороны прощупали, и... — он развел руками.

Медленно раскрылась дверь. В блиндаж вошел Дубрович. Он был в запыленных сапогах и добротной, новой гимнастерке, при орденах, но — мрачный и чем-то возбужденный.

— Ну что? — с тревогой посмотрев на комбрига, осторожно спросил Хмара.

— Расстреляли...

Дубрович расстегнул воротник, платком вытер шею.

Шаповалов заметил, как вздрогнула рука у Хмары, в которой он держал папиросу. Командир соединения опустил глаза и долго молчал. Наконец снова посмотрел на Дубровича и неуверенно спросил: