Исай Давыдов - Девушка моего друга

Однако дождаться Аллочку в Малаховке мне не удается.

В субботу, уже под вечер, выкладывая на мезонине свою «елочку», я слышу во дворе крики, дикую, безобразную ругань. По голосам я улавливаю, что ругаются дядя Семен и плотник Филатыч, который вместе со своим братом делает каркас террасы.

Вначале я не могу понять, из-за чего они кричат, но потом, высунувшись из окна, начинаю понимать. Видимо, Филатыч просил у дяди Семена денег за ту работу, которая уже сделана, а дядя Семен не давал. Я знаю, что у него это твердое правило — не давать плотникам авансов и оплачивать работу только тогда, когда она полностью закончена. Он много раз говорил об этом и даже учил меня:

— Когда будешь строить свою дачу, не давай плотникам авансов. Возьмут и уйдут. И часть работы не оплачивай: тоже могут уйти на более выгодную. А найти плотников на доделки — нелегко, да и дорого. Все они жулики…

Подобных советов дядя Семен дает мне в последнее время много, но я стараюсь не обижаться на него, не обращать на них внимания. Дядя Семен стареет — что с него возьмешь?.. Я неплохо знаю плотников, которые у него работали за эти годы. Жуликов среди них было только двое. Остальные были обыкновенными рабочими, которым не хватало денег и которые поэтому подрабатывали в отпуск или по вечерам. К тому же я никогда не буду строить себе дачу, потому что она мне совершенно не нужна. Стоит ли мне обижаться на такие советы?

Однако мне очень не нравится, что дядя Семен сейчас ругается с плотником из-за денег. Я вообще считаю, что ругаться с кем бы то ни было из-за денег — унизительно, позорно. Даже если плотник неправ, ему все равно нужно отдать деньги. Ведь он их у же заработал.

Я спускаюсь по стремянке вниз и подхожу к Дяде Семену.

Он стоит весь красный, сжав кулаки. Его и без того выпуклые глаза, кажется, готовы совсем выскочить из орбит.

— Ты пьяница! — кричит он в лицо морщинистому, седому Филатычу. — Тебе просто нужно сегодня напиться!

— А ты кулак! Жила чертова! — кричит Филатыч. — У меня старуха больна, мать твою!.. Мне ей сахару вон на толкучке купить надо!

— Врешь! Врешь!

Я быстро становлюсь между ними.

— Дядя Семен, успокойся, — говорю я. — Отдай ему деньги. Какое тебе дело, на что он их потратит? Он же их заработал.

— Вот что он заработал! — кричит дядя Семен и показывает кукиш. — Вот! А ты не лезь не в свои дела!

— Дядя Семен, перестань! — Я беру его за плечи, пытаюсь увести в дом. — Отдай ему деньги! У тебя же сейчас есть!

Но дядя Семен выворачивается из моих рук и снова протягивает Филатычу кукиш.

— Вот что я ему отдам! Вот!

Я вдруг замечаю, что возле калитки стоит почтальон и машет голубоватым листочком. Я догадываюсь, что это телеграмма, бегу к калитке, расписываюсь в тетради у почтальона и читаю на телеграфном бланке фамилию дяди Семена. Ему.

В этот миг я слышу дикий, испуганный мамин крик:

— Сема! Сема!

Я оборачиваюсь. Мама, в ужасе прижав руки к щекам, стоит на крыльце, а в двух шагах от нее, подняв, друг на друга топоры, стоят дядя Семен и Филатыч.

Я всовываю телеграмму в карман и бегу к ним. Еще издали я слышу голос дяди Семена:

— …Ты думал, на интеллигента напал?! Ты думал, я драться не умею?!

— Кулак! — громко хрипит Филатыч. — Кулак чертов!

Я выбиваю у дяди Семена топор. Он хватается за свою ушибленную руку и удивленно смотрит на меня. Я поднимаю топор, отдаю его маме и уже спокойно отбираю топор у Филатыча… Он отдает его неохотно, но все-таки отдает. И ворчит:

— Порубить хотел… Все, что сделал, порубить хотел. Рази для такого кулака стоит работать?

Я обнимаю Филатыча за плечи, увожу его в сторону и уговариваю:

— Не горячитесь, Филатыч!.. Погодите маленько… Скоро вернется с работы тетя Оля… Она расплатится…

Филатыч недоверчиво, исподлобья смотрит на меня и произносит:

— Ну, ладно! Зайду позднее…

И, ссутулившись, идет к калитке.

Я смотрю на его понурую фигуру, и мне становится невыносимо жалко этого старика. И хотя я знаю, что дядя Семен болен, что он отдал этому несчастному дому в Малаховке почти всю жизнь, мне почему-то совсем не жалко его. Я чувствую, что сейчас мне будет просто противно на него смотреть, противно жить в его доме.

Я долго стою возле крыльца и думаю. Мне жалко маму. Она могла бы прожить здесь еще целых четыре дня. Но в конце концов есть вещи более важные. Жить здесь больше нельзя. Противно. И приезжать сюда больше незачем.

Я вхожу в дом и решительно говорю маме:

— Собирай вещи! Мы уезжаем в Москву!