Радий Погодин - Завтрак во время обеда

Вдруг, чего-то боясь и жалея, Злодей вскочил, проглотил булку и затрусил по береговому откосу, по следам, которые пахли детством, а может быть, чем-то, что лучше детства.

Сережка сидел у реки. Берег шел круто вверх, глинистый и пустой, только осот торчал кое-где клочьями, да внизу у воды росла осока. Осот и осока, наверное, пара — она у воды осталась, а он, осот, лезет всюду, на самую голую местность, и даже осенью, когда все поляжет, он торчит, взъерошенный и неистребимый. На самом верху под монастырской стеной наросла незатейливая древесная мелочь — ольха, рябина, крушина.

Сережка смотрел на течение реки. Кони шли рядами По противоположному берегу, отражаясь в воде. По ржаному полю над глинистой кручей. Жеребята соединяли эти ряды, смешивали. Куда они шли? Наверное, к морю. К тому морю густого синего цвета с берегами из красной охры.

Солнце, провалившись сквозь тучи, мягко висело в дальних лесных ветвях. «Как шмель в паутине», — подумал Сережка. Красноватый туман вскипал над рекой, закручиваясь и выплескивая к медным тучам медленные хвосты.

— Конец света, — сказал Сережка. — Все вокруг медленно-медленно и неспешно… — Он лег на живот, и пошлепал воду, и погладил, растопырив пальцы, ощущая ее, бегущую, как гриву коня.

Он почувствовал за своей спиной чье-то присутствие и обернулся. По береговому гребню на фоне монастырской стены шла девушка. Она как бы переступала легкими босыми ногами по верхушкам мелких рябин и ольховой растительности. На фоне белой стены девушка смотрелась совсем невесомой. Сережке вдруг показалось, что она вот сейчас беззвучно скользнет вниз по воздуху, коснется его, обдаст тихим ветром и умчится куда-то, оставив его навечно одиноким.

Сережка развернулся как ящерица и продольно, по-над самой осокой, прыгнул к откосу. Он лез наверх. Изодрал руки, несколько раз соскользнул и вывалялся в грязи — глина по откосу была влажной от многочисленных родничков-капилляров, пробивающихся к реке. Сережка успел выскочить на тропу впереди девушки. Он издал клокочущий вопль и заскакал перед ней, винтя задом.

Девушка сняла сумку с плеча, уселась на обвалившийся кусок стены и, облокотясь о колени, подперла голову.

— Продолжай, — сказала она.

— Чего продолжать?

— Устрашай.

Сережка хотел ответить чем-нибудь дерзким, но в эту минуту у ног девушки появился Злодей. Девушка погладила его по загривку.

— Диво, — сказал Сережка. (Мама всегда бранила его, когда, вернувшись в Ленинград, он разговаривал бабушкиными словами.)

Злодей зарычал.

— Иди ты. У нас с тобой мир? Мир. И не лезь. Его Злодеем зовут…

Девушка оглядывала небо и землю и Сережку, как плод этого неба и этой тихой льняной земли.

— Злодеем? — спросила она.

— Ну да. Беспризорный он. Иногда куриц давит… — Сережка отвернулся от девушкиного взгляда, в котором как бы искрилось светлое удивление, и проворчал: —Дождь хлынет. Вам идти-то куда?

Девушка назвала городок, отстоящий от Турова километров на тридцать.

— Поздно уже. Идите к моей бабушке, ночевать проситесь… Да вы ее не найдете, я провожу.

На монастырском подворье пахло известкой и свежими досками. Разглядев трибунку и мачту для флага, девушка засмеялась.

— Никак пионерский лагерь. А где же пионеры?

— Они еще носятся. Кто на речке сидит, кто в лесу. Лагерь еще не готовый. — Сережка привычно и скупо глянул на одноэтажные строения жилых корпусов, двухэтажную трапезную, где внизу кухня, а верх для еды с малой трапезной церковкой, наморщил облупленный нос и сказал: — Зряшнее дело. На полу прибьют — с потолка лепехи обваливаются. Одну стену подштукатурят — другая сползет. Древнее все. Тут капитальную реставрацию нужно делать. Считай, деньги на ветер пустили. Палаточный городок можно было построить. Пионеры уже давно бы организованно жили.

— Тебя позабыли спросить. Я тебе что велел — не показываться на территории. — Из-за старой шатровой ивы вышел начальник лагеря, с ним было еще двое, бородатые, молодецкого вида.

— Этот, что ли? — спросил один, лютый, с глазами бездомной собаки. Не дожидаясь ответа, видимо и не нуждаясь в нем, выдохнул сипло: — Гений.

— Ну уж и гений! — возразил начальник лагеря. Острый начальников кадык прошелся поршнем по шее. — Красивых слов не жалеем, они от этого силу теряют.

— Конечно. Гения удобнее сознавать либо мертвым, либо еще не родившимся. На худой конец, гений там, за границей.