Геннадий Красильников - Старый дом (сборник)

Но вот женился Макар, зажил своим хозяйством и стал тогда сам в себе замечать: придет к ним человек просто посидеть, потолковать, а он уже с тревогой ждет, что тот попросит взаймы… Оттого становился хмурым, неразговорчивым, ждал, чтобы гость ушел поскорее.

Семья у Кабышевых небольшая: сам Макар, жена Зоя и сын Олексан — рослый семнадцатилетний парень. Маленьких нет, поэтому в доме всегда тишина, скука, вещи уже много лет стоят на своих местах. В воскресенье Зоя расстилает на полу цветастые половики, сотканные ею еще до замужества. Тогда и вовсе никто не ходит по комнате. Случается, Макар, забывшись, пройдет в сапогах прямо к столу. Зоя сразу же замечает непорядок, ворчит: «Макар, коли пришел, сапоги снимай. Наследил тут, будто в колхозной конторе».

Сама Зоя каждый раз, как войти в комнату, оставляет калоши у порога и ходит в шерстяных носках, ступая мягко, словно большая кошка.

А гость, не решаясь идти по чисто вымытому полу, останавливается у порога. «Проходи, садись, в ногах правды нет», — приглашает Зоя, а сама смотрит на ноги вошедшего, будто говорит: «Запачкаешь, наследишь тут…» И хочешь, да не сядешь.

Вещи в комнате Зоя расставила по-своему. У входа, в углу, стоит двуспальная кровать с блестящими медными шариками, с горкой подушек. Вдоль стен и вокруг стола — широкая крашеная лавка. Ослепительной белизны печь разделяет комнату пополам. На подоконниках цветы, на окнах, что выходят на улицу, легкие кружевные занавески. А на тех окнах, что выходят во двор, занавесок нет: здесь они ни к чему.

Занавески, покрывала, ширмочки сшила сама Зоя: ими завешаны и чело у печи, и полочка, где держат посуду, и умывальник — все спрятано за ситцем в веселых цветочках.

В конюшне, под навесом, в амбаре, в чулане бережно хранятся разные вещи. В хлеву, рядом с корытом, лежит почти новая покрышка от автомашины; под навесом прислонена к поленнице железная борона, валяется старинная двухпудовая гиря с заржавелым царским орлом, хорошее тележное колесо, куча всякого железа… Вряд ли сам Макар теперь знает, как и откуда попали к нему эти нужные и ненужные вещи. Но выбрасывать их не решается — кто знает, может, пригодятся в хозяйстве.

И в амбаре тоже, кроме огромного ларя для хлеба, — множество всяких ящиков и корзинок, со столярным и плотничьим инструментом, гвоздями, деталями от разных машин. На деревянных колышках, вбитых в стены, развешаны веревки, сыромятная кожа, хомут без одного гужа.

При чужих людях дверь амбара не открывают. Зоя часто повторяет: «Незачем показывать, что у нас есть да чего нет. А то нынче — как увидят, сразу просить придут. И без того в деревне косо посматривают. А кому какое дело, как живем? Чай, не краденое, а свое…»

И то сказать — жили Кабышевы хорошо. Много ли нужно для троих, если бережно расходовать? Макар с женой старались, чтобы ни одна щепочка не отлетела в сторону, гостей встречали скуповато. Может, потому в Акагурте поговаривали: «Дегтем от них попахивает. Видно, от тестя остался душок-то…»

«Деготная душа» — так прозвали когда-то в Акагурте Камая Бегичева, отца Зои. Занимался он смолокурением, при случае торговал и самогоном, зерном, держал лошадей для извоза. Нахрапистый был мужик, считался первым богачом в деревне. Ходили слухи, что он собирается взять на откуп у миллионера-лесопромышленника Ушакова, который владел в этих краях всеми лесами, участок и расширить свой промысел, открыть новые смолокурни.

Единственную свою дочь Камай Бегичев рассчитывал выдать за ровню и потому на наряды для нее не скупился. А уберечь не смог: Зоя еще в девушках понесла. Это был позор чернее дегтя, его ничем не смоешь. Взбешенный Камай взял ременные вожжи, отхлестал дочку и среди лютой зимы выгнал из дома в одном платье:

— Иди к тому, с кем нагуляла, с…

С гулянок вечерами Зоя каждый раз уходила обнявшись с Миктой Иваном. Иван был парень высокий, некрасивый, с приплюснутым носом. Жили они тоже богато, в конюшне всегда стояли пять-шесть лошадей, оттого держался он нагло и самоуверенно, ходил всегда с ременным кнутом. Узнав, что любушка беременна, Иван сразу ощетинился, оттолкнул прильнувшую было к нему Зою. Та упала на обочину дороги, в снег.

— Зачем ты мне такая? Я жениться не спешу. Да и с чего ты взяла, что этот… мой? Пошла ты к…

— Твой ребенок, Иван, тво-о-й! — рыдая, ползла Зоя к нему на коленях. — С тобой только и гуляла, сам знаешь! Ой, Ива-а-ан!..

Иван сплюнул, запахнулся плотнее в новую, отороченную черным мехом шубу, отвернулся от Зои и зашагал прочь. Пройдя несколько шагов, остановился, мрачно погрозил: