Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 1

И еще в этом встречном потоке попадались мне люди в военной форме, но не в нашей военной форме, а в чужой, заморской: при галстуках, брюки навыпуск, в острую складку, шинели цвета хаки, фуражки блином, фуражки кастрюлькой, фуражки седлом, в зубах дотлевают сигары, а руки поигрывают тонкими стеками. Союзники.

Вереница автомобилей, черных, лоснящихся, промчалась по стрежню улицы туда, вниз, к Кремлю. На радиаторе головной машины трепетал пестрый посольский флажок, но я не успел разглядеть чей.

Мало ли их было в ту пору, пестрых чужих флажков.

Как-то раз поутру старшина Жежеря построил роту.

— Товарищи курсанты, — сказал он, и в голосе его звучала необычная торжественность, — как вы уже знаете, зáраз в Москве пребывает французский генерал. Этот, как его…

Мы уже знали, кáк его.

— Так вот, — продолжал старшина, — этот генерал будет осматривать некоторые военные училища, а также академии. Завтра он приедет к нам…

Вот это да!

— Так вот, — продолжал старшина Жежеря, — нужно как следует навести порядок в расположении. Чтоб все было в полном ажуре… Ясно?

— Ясно! — гаркнула рота.

— Так вот, — продолжал старшина, — первый взвод зараз же будет натирать паркет в коридорах. Чтоб блестело… Ясно?

— Ясно! — откликнулся первый взвод.

— Второй взвод, — продолжал старшина, — пойдет на расчистку территории от снега… Третий взвод — протереть все койки в казарме… Потому как, — воодушевился старшина и значительно поднял палец, — что делает заграничный генерал, когда он заходит в казарму, а?.. Он первым делом вынимает с кармана, белый носовой платочек и трет этим платочком споднизу койки. И если на платочке грязь либо пыль… Ясно?

Брови старшины приподнялись грозно.

Ясно.

И тут взгляд старшины Жежери, пошарив вдоль строя, остановился на мне. Именно на мне.

— Курсант Рымарев, — сказал старшина, — вам у меня будет особое задание…

Я вздернул подбородок, расправил плечи. Меня старшина уже не раз отличал среди всех остальных.

— Тебе у меня будет особое задание, — повторил старшина, распустив строй. — Возьмешь трех-четырех хлопцев и наведешь порядок в отхожем месте. Ясно?

Ясно.

Мы поработали на совесть. Верой и правдой. Мы превзошли самих себя. Мы понимали: родное училище. Французский генерал.

Спустя два часа, я докладывал:

— Товарищ старшина, ваше задание выполнено!

— Добре, — сказал старшина, — пошли посмотрим…

Он смотрел придирчиво и строго, вникая в детали. Но под конец суровость на его лице сменилась восхищением и даже какой-то растроганностью.

— Молодцы! — сказал старшина Жежеря. — Полный ажур… Метро. Консерватория. А? Я скромно промолчал.

— Только вот что, курсант Рымарев… — На лице старшины вновь появилась озабоченность. — Ажур-то ажур, а ведь к утру вы все это обратно… того. А?

Я молчал.

— Вот что, курсант Рымарев, — сказал старшина Жежеря, — возьми-ка ты пару гвоздочков и заколоти дверь до завтрева, до поры… Ясно?

Ясно. Так я и сделал.

Всю ночь по коридорам и лестницам училища носились белые призраки — мои сотоварищи в исподнем — куда-то в подвал, куда-то в котельную, черт их знает куда…

Генерал не приехал.

Ни завтра, ни послезавтра, ни вообще. Наверное, у него не хватило времени.

Вот и гостиница «Люкс». Она, эта гостиница, существует и поныне близ знаменитого елисеевского магазина, но теперь она как-то иначе называется, а тогда называлась гостиница «Люкс».

Впрочем, это была никакая не гостиница. И приезжий человек напрасно бы стал добиваться номера или койки в этой гостинице: его бы туда и на порог не пустили. Спросили бы: «Ваш пропуск?..» В ту пору гостиница «Люкс» на улице Горького представляла собой нечто среднее между учреждением и общежитием. Там обитали постоянные жильцы, говорившие на самых различных языках мира. Нет, я обмолвился: отнюдь не постоянные! Ведь именно в эти весенние дни 1945 года очень многие из них, озабоченные, радостно-взволнованные, паковали свои чемоданы… Пропуск мне был заказан.

Я поднялся по лестнице и зашагал вдоль длинного коридора, вертя головой вправо и влево, следя за цифрами на дверях.

Остановился. Постучал.

— Саня! — метнулась навстречу Ма. Маленькая, такая маленькая, она стиснула в объятьях меня, большого. Приникла головой к плечу. И я увидел в ее волосах седые нитки.

Потом она отстранилась, посмотрела на меня и вроде бы даже залюбовалась. Когда на человеке военная форма, им всегда любуются, а тут еще сын к тому же. Подошел Ганс, и мы с ним тоже обнялись, облобызались троекратно — по-мужски, по-русски.