Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

— Как инвалиду, мы, конечно, поможем найти вам подходящее место. Я вам это обещаю.

Смайдов вдруг расправил плечи, слегка обкинул назад голову и по-военному четко шагнул к Лютикову. И оттого, что он сумел побороть в себе сковывающую удрученность, у него неожиданно появилась та уверенность, которую он чуть было не растерял.

— Я хочу сказать вам еще несколько слов, Сергей Ананьевич, — проговорил Смайдов. — Хочу сказать, что не намерен прятаться в кусты, как это очень часто делаете вы. Вы считаете, например, что с воспитанием молодежи у нас в доках все благополучно, так? Я этого не считаю. Меня не устраивает ваша формула «в основном». Знаю из опыта: один мерзавец на фронте мог причинить столько зла, сколько не под силу было сделать и сотне врагов. Такие мерзавцы у нас есть и сейчас. Они плодятся от равнодушия. От равнодушия, каким страдаете вы.

— Товарищ Смайдов!..

— Не кричите на меня, я не мальчишка! — Петр Константинович не сильно, но выразительно пристукнул по столу ладонью. — И прошу меня выслушать до конца. Я намерен писать докладную записку в городской комитет партии. Буду просить о проведении широкого партактива по вопросу о воспитании молодежи. Вот там мы и поспорим с вами, товарищ Лютиков…

Смайдов еще раз взглянул на слегка побледневшее лицо начальника мастерских и спокойно докончил:

— За беспокойство о подходящем для меня месте весьма признателен. Хочу только напомнить, что меня все-таки никто не назначал, а выбирали коммунисты. Разве вам это неизвестно?

В тот вечер Саня рассказал Людмиле все, что знал о Марине и Марке. Правда, знал он не так уж много: вытянуть из Марка подробности было совсем не просто. Но даже из того, что Людмила узнала, она могла сделать вывод: Марина переступает или уже переступила ту грань, за которой человек ни во что хорошее в жизни не верит.

Честно говоря, если бы Людмила случайно не узнала, что Марина Санина — в прошлом сварщица, она, может быть, и не обратила бы на нее внимания: не жаловала она молодых девиц, стоящих за буфетными стойками. Но в Марине она видела теперь не просто буфетчицу, а девушку, которая в силу жизненных обстоятельств оторвалась от своего дела и оказалась, как говорят, «в чужом пиру», и поэтому страдает. И ставшее уже привычным чувство ответственности за чужую судьбу, чувство причастности ко всему, что происходит вокруг, заставило Людмилу с тревогой и болью думать об этой девушке.

«Ей что-то мешает вернуться к нам, — думала Людмила. — Что — надо выяснить. И, если можно, помочь».

И она решила сходить к Марине.

…На звонок вышла Анна.

— Мне хотелось бы увидеть Марину Санину, — сказала Людмила. — Она дома?

Анна крикнула:

— Маринка, к тебе! — и пригласила: — Входите, пожалуйста.

В прихожей был полумрак. Свет давал только маленький ночничок: из неглубокой ниши над вешалкой выглядывала сова с двумя крохотными лампочками вместо глаз. Людмила в нерешительности остановилась. Ей показалось, что сова лукаво подмигивает и даже шевелит клювом, точно что-то хочет сказать.

Узнав Людмилу Хрисанову, Марина немного растерялась.

— Вы правда ко мне? — спросила она.

— К вам. Впустите меня в свой женский монастырь? Он так усиленно охраняется… — Людмила взглянула на сову и улыбнулась: — Мрачный часовой.

Марина открыла дверь:

— Прошу вас. Я живу в этой комнате.

— Озябла немножко, — сказала Людмила, грея руки у батареи. — Всю жизнь живу на севере, а мерзлячка страшная. Если бы не любила так эти края, давно бы уехала на юг.

— Да, на юге теплее, — почти машинально согласилась Марина.

Она держалась настороженно. Это чувство настороженности теперь всегда приходило помимо ее воли. Она словно подозревала каждого человека в том, что он хочет без спросу залезть к ней в душу. И думала: «Хватит с меня и того, что я сама знаю о себе».

Людмила понимала состояние девушки. И потому решительно сказала:

— Чтобы вы не гадали, зачем я пришла, я сразу все объясню. Хорошо?

— Так будет лучше, — ответила Марина. — И для меня, и для вас.

— Может быть, сразу перейдем на «ты»? Так проще, — предложила Людмила, усаживаясь на скамеечку поближе к Марине.

— Пожалуй, — согласилась она и почувствовала, как проходят ее скованность и настороженность.

— Я плохой дипломат, Марина. И ты должна будешь простить меня, если скажу что не так. Скажи, тебе не жаль того, что было два года назад?

— О чем ты? — спросила Марина.

— О чем? Я говорю о бессонных ночах на стапелях, об утренней заре, когда ты после ночной смены, еле волоча ноги от усталости, бредешь домой, а навстречу тебе спешат твои товарищи… Ты не тоскуешь об этом?