Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Стивидор вдруг вспомнил о фляжке спирта, которую взял у врача. Вытащив ее из кармана и откупорив, он поднес фляжку ко рту крановщика, сказал:

— Пей, дорогой. Пей, пожалуйста.

Деда глотнул раз, другой, поморщился и снова глотнул. Посидел две-три минуты, протянул руку:

— Дай еще.

Спустились они вместе. Уже на земле Деда спросил:

— А все остальные? Работают?

— Пока работают, — ответил Белоян.

— Значит, один я?

— Всем тяжело. — Белоян взял Сидоренко под руку, повел его к вагончику. — Не учел я, понимаешь? Надо было посменно: трое — на кранах, трое — спят. Правильно?

— Ветер как будто тише становится, — сказал Деда. — А там, к черту, пропасть можно. Кулаками поначалу бил себя, чтоб не заснуть, но видишь, как получилось… Лесу много еще?

Стивидор в отчаянии махнул рукой:

— Тайга.

Деда остановился, легонько толкнул Белояна:

— Ладно, не кручинься. Иди снимай ребят. Часа по три поспим, опять полезем. Опыт теперь есть. Все будет в порядке…

Перед ним стояла Марина. Теплый ветер играл концом ее голубого шарфика, перекинутого через плечо, и сборками легкого платья. Ноги у нее были крепкие, смуглые.

Марина смеялась.

— Чего ты? — спросил Илья.

Она, не ответив, продолжала смеяться. Это сразу вывело его из себя: ему показалось, что она смеется над ним. Приподнявшись на локоть, Илья сказал:

— Замолчи!

Марина присела рядом, спросила:

— Ты Степу Ваненгу знаешь?

— Тундряка?

— Я говорю о Степе Ваненге. Ненец он. Славный такой парень, друг Кердыша.

— Ну, дальше…

Марина опять засмеялась.

— Посмотришь на Ваненгу — шкет. Даже подумаешь: дунуть — с ног свалится. А он один три дня по тундре бродил. Олешек своих искал, и все время пел… А ты почему не поешь?

— Отпелся уже, — ответил Илья, — Харитон тоже, видно, отпелся. Каюк нам с ним…

— Боишься? — спросила Марина.

— Чего?

— Остаться вот здесь, под снегом. Боишься?

— Дай мне свою руку, — попросил Илья.

Она чуть отодвинулась. Илья сделал усилие дотянуться до нее, но не мог. Его точно опутали чем-то, и у него не хватало сил порвать эти путы.

— Я пойду, — сказала Марина. — Меня ждут.

Илья зло спросил:

— Кто тебя ждет?

— Ждут… Помнишь, я тебе говорила, что встретилась со своим прошлым? Вот оно и ждет меня.

— Не уходи, — попросил он мягко. — Слышишь, не уходи. Без тебя я пропаду тут.

Она шагнула в пургу и быстро стала удаляться. Не в силах подняться на ноги и броситься ей вслед, Илья закричал: «Стой!»

Но Марина уже не слышала. Ушла. Ему стало страшно. Страшно встретить свой конец. Если бы на людях, думал он, если бы можно было показать, что и в последнюю минуту остался таким же твердым, не знающим слабости, каким был всегда, — что ж, тогда он готов. Но вот так, как сейчас… Нет, надо еще раз попытаться вырвать себя из пут, которые спеленали почти намертво.

О Марине Илья уже не думал. Пришла, ушла — ладно, все выяснится потом. Может, она и не приходила… Сейчас ему вообще трудно разобраться. Полчаса назад (или полгода назад — откуда ему знать) он видел свою сестренку. Подошла, вытерла платком его мокрое от снега лицо, сказала, что дома все в порядке и пусть он не волнуется, и ушла. Как она сюда попала, его сестренка?!

Нет, сейчас ему ничего не понять. Все перемешалось, все сдвинулось с места. Твердо Илья знает только одно: надо что-то делать. И он будет что-то делать. Вот подремлет немножко, отдохнет, соберется с силами и начнет…

— Все будет в порядке…

Это был голос Смайдова, Илья не мог ошибиться. Надо было открыть глаза, но он боялся: а вдруг опять то же, что уже было — Смайдов, как Марина и сестренка, шагнет в пургу и исчезнет в ней. Что тогда?..

Не открывая глаз, Илья провел рукой по своему телу, нащупал пальцами мохнатое одеяло и незаметно потеребил ворсинки. Нет, он не бредил, все это было наяву.

— Илья!

Кажется, Марк Талалин? Или кто-то другой?

Медленно, ощущая, как все в нем дрожит, еще не до конца подавив в себе чувство страха, Илья приподнял веки. И сразу услышал:

— Ну вот…

Судовой врач сидел рядом, а за ним стояли Марк Талалин, Костя Байкин и Смайдов. Стояли в одних рубашках: в кубрике было так жарко, что электрическая лампочка над головой Ильи казалась погруженной в зыбкое марево. Лица у Марка и Смайдова блестели, и Беседин понял: обморозились, их смазали жиром.

— Ну вот, — повторил врач, — теперь все позади. Дватри дня, и от этого происшествия останутся только веселые воспоминания… Пойду к Езерскому, а вы лежите спокойно, молодой человек, сейчас вам принесут горячего бульону.