Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Он хотел сказать еще что-то, но Лунев карандашом стукнул о графин. Стукнул совсем легко, однако Лютиков сразу же замолчал.

Смайдов, конечно, предполагал, что Лютиков не постесняется во время его выступления делать колкие замечания, но все же он не думал, что тот осмелится делать это так бесцеремонно. И ему захотелось так же бесцеремонно оборвать Лютикова.

— Я могу рассказать о Езерском, но меня удивляет почему вы, Сергей Ананьевич, ничего не спрашиваете о Беседине. О том самом Беседине, который не без вашей помощи был рекомендован работникам артели для выдвижения кандидатом в депутаты и которому они отказали в своем доверии. Почему же вы умалчиваете об этом беспрецедентном казусе? Или вы о нем не знаете?

Об этом казусе знали многие, и стоило Смайдову упомянуть о нем, как в зале раздались аплодисменты. И смех, от которого Лютиков побледнел. Наклонившись к Луневу, он начал о чем-то ему говорить. Но секретарь горкома и сам улыбался. Недобро улыбался, Лютиков это видел.

Потом Лунев сказал:

— Продолжайте, товарищ Смайдов.

— Никто не даст рецепта, как мы должны бороться со всем, что нам мешает. Но я беру на себя смелость утверждать: если среди нас не будет равнодушных, для которых свой покой дороже всего, если среди нас не будет трусов, которые боятся говорить начистоту, — многое изменится к лучшему. Страшная это вещь, товарищи, — равнодушие. Страшная это вещь — трусость!..

Взволнованный, немного уставший, Смайдов стал спускаться со сцены. Он не знал, какой ход завтра сделает против него Лютиков, не мог знать, что скажет о его выступлении первый секретарь горкома, но сейчас он ни о чем не жалел. Смайдов не был тщеславным человеком, однако он немало растрогался, когда услышал гром аплодисментов. Значит, коммунисты считают, что он прав, значит, он затронул что-то большое и вызвал к жизни какие-то хорошие чувства. Другого он не желал. А что будет завтра — покажет завтрашний день…

Когда Лунев подошел к трибуне с заключительным словом, Смайдов невольно подобрался и почувствовал, как тревога снова овладевает им. В докладе Лунева он, конечно, уловил созвучные своим мыслям слова, это его радовало и ободряло, но, может быть, говоря о тех, кто, «кроме темных пятен на солнце, ничего не хочет видеть», секретарь горкома действительно имел в виду его, Смайдова?

Лунев начал без обычного вступления. Подойдя к трибуне, он на мгновение задумался и вдруг сказал:

— Вы неправы, товарищ Смайдов. Среди единомышленников тоже могут возникать горячие споры и могут быть различные мнения. Нельзя ставить вопрос таким образом, что единомышленники обязательно должны соглашаться с точкой зрения друг друга. Главное, что должно объединять единомышленников, — это их общая цель…

Но какими бы горячими споры ни были, они должны быть честными. Без передергивания фактов. Без злопыхательства. Истина, а не честь мундира должна быть главным в нашей работе.

Лунев повернулся в сторону президиума, посмотрел на Лютикова:

— К сожалению, вы не придерживаетесь этого святого правила, Сергей Ананьевич. Смайдов — в прошлом боевой летчик. Он кровью заплатил за право видеть своими глазами наше светлое будущее и… настоящее. В чем же вы его обвиняете? В том, что он не хочет мириться со всякой мерзостью, которая мешает нам жить? В том, что он хочет, чтобы в нашей семье было больше Матросовых и Космодемьянских, Гастелло и Чайкиных, чтобы крепли и росли ряды достойных их преемников и продолжателей? Тогда обвиняйте в этом и меня: я тоже хочу этого всей душой.

Лютиков сделался пунцовым и нервно вытер сразу вспотевшее лицо. Лисянский отодвинулся за чью-то спину.

Зал загудел аплодисментами. Но Лунев поднял руку, призывая к тишине. Теперь он уже смотрел не на Лютикова, а прямо перед собой, в зал, ожидая, когда умолкнут последние хлопки.

— Тревога, беспокойство, забота о воспитании нашей молодежи так же далеки от паникерства, как равнодушие от горения, — говорил Лунев. — Беспокойство и озабоченность приводят к искреннему желанию драться со всем, что нам мешает, а равнодушие ведет к тому, что недостойных рекомендуют кандидатами в депутаты или для поездок за границу, где каждый советский человек является полномочным представителем великой нашей страны… Разве это трудно понять?..

Вначале секретарь горкома говорил с присущей ему сдержанностью, но по мере того как его мысли все глубже проникали в самую суть большого и важного вопроса, Лунев загорался, и хотя голос его казался все таким же негромким, в словах его чувствовалась какая-то особая сила.