Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Он бросил докуренную сигарету в воду и собрался было уже идти домой, но, взглянув еще раз на сонную реку, увидел огоньки речного теплоходика. Суденышко было еще далеко, и его огоньки, казалось, плыли глубоко под водой, не в силах пробиться сквозь ее толщу. Приглушенная расстоянием, до Смайдова донеслась знакомая мелодия песни. Его любимой песни. Он снова сел и незаметно для себя начал подпевать. Сперва очень тихо, потом все громче и громче…

Пока я ходить умею, пока глядеть я умею…

К нему опять приходил душевный покой и та неизбывная радость бытия, которую он всегда испытывал, оставаясь с глазу на глаз с живой природой. Скоро должно было взойти солнце — утренняя заря дрожала уже совсем рядом, за светлеющим с каждой минутой окоемом. Над рекой пронеслась первая чайка, звонко вскрикнула, будто приветствуя Смайдова. И в эту минуту он услышал:

— Петр Константины?!

Это был докер Андрей Заречный. Взглянув на него, Смайдов удивился: когда же он успел так преобразиться? Вместо костюма, в котором Петр Константинович видел его на собрании, на нем топорщилась венцерада с откинутым назад капюшоном, вместо туфель — высокие резиновые сапоги с отворотами. В руках Андрей держал весла и удочки с длинными бамбуковыми удилищами.

— А я смотрю — наш парторг, — сказал Андрей. — Дай, думаю, предложу позоревать на речке-то… Согласны, Петр Константинович? Клев сейчас будет королевский, а кунгасик у меня тут рядом.

Смайдов пошутил:

— Улов пополам?

— По-братски, — засмеялся Андрей.

Через полчаса они бросили якорек, и лодка, развернувшись носом против легкого течения, замерла. Андрей размотал лески, одну удочку передал Смайдову, две другие устроил на корме.

— Теперь — могильная тишина — шепотом предупредил он. — Это только чудаки думают, что рыба глухая. Тишина…

Их и вправду окружала глубокая тишина, лишь за кормой чуть всплескивалась вода. И все же, глядя на Андрея, Петр Константинович видел, что докеру не так-то уж и по душе молчание. Он часто посматривал на Смайдова, и было ясно, что ему очень хочется о чем-то поговорить. Петр Константинович тихо спросил:

— Ты чего, Андрей?

— Я? — докер заметно смутился. — Я — ничего… Только вот все время думаю, Петр Константинович, как оно это получается? Линия ваша правильная, партийная, как говорят, на всю катушку. Линия, так сказать, настоящего коммуниста. Но и Лютиков же коммунист. Как же он может против вас? Почему?

— Разные взгляды на жизнь, — уклончиво ответил Смайдов. — Или, вернее, на некоторые стороны жизни… Смотри-ка, клюет у тебя…

Однако Андрей даже не взглянул на дрожащий поплавок. Был докер упрям, напорист и всегда доискивался до истины, которую разгрызал, как крепкий орех. Задумчиво посмотрел на пенящуюся за кормой воду, опять спросил:

— Выходит, если он смотрит на жизнь не так, как надо, значит, и все должны смотреть его глазами? Иначе…

— Что иначе? — улыбнулся Смайдов.

— У него же сила! — простодушно воскликнул докер. — Силы-то у него больше, чем у вас?! Вот и будет дергать: то не так, это не так. А вдруг вы спасуете?

Андрей даже наклонился к Смайдову, чтобы получше вглядеться в его лицо. И в голосе докера, и в напряженном ожидании было столько тревоги и неподдельного участия, что не увидеть этого было нельзя. Петр Константинович перегнулся через борт, опустил руку в холодную воду и провел ладонью по лицу.

— Не спасую! — твердо сказал он.

Так же, как и Смайдов, освежив лицо, Андрей горячо сказал:

— Нельзя пасовать, Петр Константинович. Я вот сказал: «Силы-то у него больше». Неверно ведь сказал. А горком? А докеры? Мы что, не понимаем, что к чему? Мы всегда рядом с вами. Это я как на духу говорю.

Трудно сказать, почему простые слова докера так подействовали на Смайдова, но он вдруг испытал ни с чем не сравнимое, но очень знакомое чувство, которое не однажды к нему приходило в прошлом… Каждый раз, когда он вел свою эскадрилью в бой, у него было такое ощущение, будто он сам и летчики, которые летели рядом, — это один организм, одна воля, один нервный центр. Во время боя он постоянно слышал: «Командир, атакуй, прикрою!», «Генка, „месс“ на хвосте, прикрываю!».

Прикрыть — это значит поставить себя под удар, это значит или обоим выйти победителями, или факелом устремиться к земле, где взрыв — и смерть. Прикрыть — это было высшим законом товарищества и высшим законом чести. Летчики неслись на бешеных скоростях, за одну минуту они удалялись один от другого на десятки километров, но чувство, что все время кто-то рядом, не покидало ни на миг. Хорошее это было чувство…