Нотэ Лурье: История одной любви

Им-то хорошо! Сидят на диванах, беседуют, шутят — словом, приятно проводят время. А я? Куда мне себя девать? Вот так и стоять в коридоре у иссеченного дождем окна и смотреть в ночную тьму?

Но возвращаться к своему нелюдимому, чем-то расстроенному спутнику тоже не хотелось. Однако другого выхода не было. Я потихоньку открыл дверь и увидел его лежащим лицом к стене.

«Вероятно, спит. А может, и нет. Скорей всего, не спит», — подумал я.

За окном все еще моросил дождь. Временами он усиливался, хлестко и сердито ударяя в темное стекло. Я лег, закрыл глаза, попытался уснуть и не мог. Чувствовал: сосед мой тоже не спит. Что его угнетает? Чем он так расстроен? Не заговорить ли с ним, отвлечь от горестных дум? Но и на этот раз я не решился его побеспокоить.

Задремал я перед самым рассветом. Проснувшись, как всегда, очень рано, увидел соседа, уже сидящего за столиком и с лихорадочной поспешностью что-то пишущего на листках почтовой бумаги. Порой он поднимал свою седую голову, тер длинными сильными пальцами высокий лоб и снова хватался за карандаш.

— Доброе утро, — обратился я к нему, усаживаясь на диване.

Он резко обернулся и растерянно спросил:

— Простите, — вы… вы что-то сказали? — В его черных, как смородины, глазах словно застыла боль.

— Доброе утро, — повторил я.

— Да… Спасибо… Здравствуйте, — тряхнув взлохмаченной головой, негромко ответил он и снова склонился к столику. Писал он быстро, прикусив губу, перечеркивал, рвал листок, задумывался, хватал новый и снова писал.

Мне и теперь неудобно было первым начать разговор — он был всецело поглощен своим занятием. Тихо, чтобы не помешать, я переоделся и отправился в вагон-ресторан, хотя привык завтракать гораздо позже. Там еще никого не было. Сев возле буфета за столик, я решил задержаться здесь как можно дольше. Постепенно ресторан наполнялся пассажирами. Но из международного вагона, кроме меня, никого не было. К нам, как мне потом стало известно, завтрак приносили прямо в купе.

Возвратившись, я застал своего соседа лежащим на застеленном диване. В мою сторону он даже головы не повернул. Усевшись напротив, я сложил газеты и посмотрел на него, ожидая, что он заговорит. Однако напрасно. Он по-прежнему молчал, сосредоточенно глядя в потолок. Я почувствовал себя так, словно был здесь лишним. Поднялся, вышел в коридор и, прислонившись к окну, стал смотреть в темное от туч небо.

Так простоял я очень долго, пока не поймал на себе Удивленный взгляд проводницы. Пришлось вернуться в купе. Облокотившись на подушку, я взял газету, но читать не мог. Безучастность соседа тяготила меня все больше. Если б он писал, читал, вообще был чем-то занят, то его молчание не действовало бы на меня так. Но то, что он лежит тут рядом с открытыми глазами и не говорит ни слова, было невыносимо, и дальнейшее пребывание в одном купе с этим мрачным молчуном стало для меня настоящей мукой. Конечно, я старался, чтобы он этого не замечал: вежливо здоровался с ним по утрам, иногда он отвечал, а иногда и нет. Вероятно, погруженный в свои мысли, ничего не слышал. Судя по страдальческому выражению лица, этого человека что-то мучило.

Так прошло пять томительных суток. Простить себе не мог, что взял билет в международный вагон, где пассажиры сидят в своих комфортабельных купе, как в крепостях, и трудно с кем-либо познакомиться, перекинуться несколькими словами.

Ехать мне оставалось еще два дня, тем не менее, вынув из чемодана содержимое, я стал складывать вещи, чтобы те, которые мне понадобятся по приезде, лежали под рукой. Книги, которые один московский приятель просил передать своему сыну (он должен был встретить меня в Биробиджане), я положил на столик. Это была литература по вопросам юриспруденции.

На следующий день с самого утра стал падать тяжелый, мокрый снег, застилая все вокруг ослепительно белой пеленой. Сосед, сидя за столиком, опять что-то писал, а я от нечего делать стал листать лежавший сверху «Справочник юриста».

Смеркалось. Вошла проводница, приветливая полная женщина с нарядной кружевной наколкой на голове и в белоснежном переднике. Она поставила на стол большой фарфоровый чайник, сахар и вазочку с печеньем.

— Вот несчастье… Никак успокоиться не могу, — уже направляясь к дверям, негромко проговорила женщина.

— Какое несчастье? — удивился я, не понимая, что она имеет в виду.

— Разве вы ничего не слышали? — воскликнула проводница, обернувшись. — Такая беда! В соседнем вагоне. Два часа назад. В половине четвертого. Спортсмен ранил невесту. Завтра они должны были отпраздновать свадьбу в Чите. У ее родителей. Представляете, как их там ждут. А тут такое несчастье!.. Он шутя, будучи уверенным, что вынул все патроны, направил на нее пистолет и… и… выстрел… Увезла ее «скорая помощь». А его… Жалко было на него смотреть… Растерянный, потрясенный… Его забрала милиция. Как преступника. И если разобраться, бедняга ведь не виновен. Невиновный преступник, — с сочувствием в голосе заключила она,