Валентин Берестов - Государыня пустыня

Вместе с ними появился толстый белый щенок.

— Это Газик, — представила Татьяна Александровна. — Шоферы подобрали его в пустыне. Его назвали так потому, что уж очень быстро он «газовал» за машиной.

Сергей Павлович всматривался в лица встречающих.

— Какие-то вы все необычные!

— Отряд возбужден находками, — докладывают ему.

Толстов по своему обыкновению хочет сразу же отправиться на раскопки. Прямо с нашего импровизированного аэродрома. Нам стоило большого труда убедить его хотя бы попить чаю.

Начальник экспедиции сразу же включается в нашу жизнь. Не успели мы внести чемоданы в его палатку, как Сергей Павлович просит напомнить мелодию нашей любимой песенки и запевает вместе с нами:

Толстов находит образ — «на пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы» — нелогичным: вы впервые вступаете на чужую планету, а там уже кто-то прошел. И все-таки здорово звучит!

Сидим на раскладушках, на баулах. Сергей Павлович вспоминает блоковских «Скифов». Между прочим, один революционный художник так вдохновился этими стихами, что форму для Красной Армии создал по скифским образцам. Буденовка — это же скифский островерхий башлык!

— Сколько неточностей в одной строфе! — удивляется Толстов. — «Тьма» меньше, чем миллион, это всего лишь десять тысяч. Скифы — европейцы. Раскосых очей не было даже у саков, азиатских скифов, они же европеоиды и говорили на языках североиранской группы. А строфа тем не менее прекрасна!

Пьем чай. В дверь столовой глядит залитая солнцем пустыня. Сергей Павлович то и дело — поверх наших голов — смотрит на нее. И опять стихи:

— Государыня! — повторяет Толстов. — Вот как надо относиться к пустыне. Уважать ее надо, уважать, а не кокетничать, не пижонить, не позволять с нею легкомыслия, небрежности, фамильярности. Вот вы (он кивает в мою сторону) назвали повесть «Приключений не будет». Приключений в пустыне вообще не бывает. А если бывают, то это уже не приключения, а безобразия. И если мы научимся уважать государыню пустыню, то и она ответит нам уважением. И откроет, выражаясь высоким штилем, свои тайны, свои, понимаете ли, клады.

Все это произносится в присущей Толстову страстной полемической манере. О чем бы ни беседовал Сергей Павлович, он как бы обращается к некоему оппоненту, которого надо во что бы то ни стало переубедить или разнести в пух и в прах. Даже когда все присутствующие полностью согласны с Толстовым. Он и любимые стихи читает так, будто хочет раз и навсегда убедить слушателей в их красоте и совершенстве.

Золото Толстову показали еще в лагере. Следуя экспедиционной традиции, Сергей Павлович сначала спрашивал каждого из нас: «Ну, что вы об этом думаете?» А потом уже говорил сам.

Больше всего ему понравился золотой колпачок. Волна, завивающаяся в спираль, — любимый узор древних хорезмийцев. Здешние скифы испытывали влияние Хорезма и сами участвовали в создании его культуры.

Затем начальник экспедиции отправился на раскопки. Все погребения к тому времени были полностью расчищены. Лоховиц заранее продумал маршрут: от самых бедных находок к самым поразительным.

Первым встретил Толстова Саша Оськин. Сергей Павлович спустился по длинному дромосу в разграбленную могилу. Тут было женское погребение. На месте оставались только ноги, под ними огромное ребро какого-то животного. (Символ того, что женщина создана из ребра, шутили мы.) У одной из стенок лежали отшлифованный камень с углублением — «алтарик», тоненькая каменная пластинка и похожая на бочонок тёрочка для краски. Тут же были найдены комок голубой краски и костяной цилиндрик, из которого торчало несколько волосков (может быть, кисть).

Толстов долго пробыл на этом кургане: Саша делился сомнениями и гипотезами.

Потом все направились ко мне. Дромос в моем кургане был пошире. Его пересекала широкая красная полоса — следы огня на песке. Видимо, здесь погребальный обряд требовал, чтобы покойника отделила от мира живых стена огня.

Толстов увидел разбитые и разбросанные грабителями кости, посочувствовал мне и утешил: