Виктор Вяткин - Последний фарт

— Вы все лжете, — перебил его Полозов, хотя в голосе Попова и прозвучала искренность. — Лиза? Да если вы могли оставить семью в таком положении…

— Но вы, кажется, были рядом, — озлобился Попов.

— Замолчите, черт вас возьми! — прошептал Иван.

— Ну зачем же, почтеннейший? Мы могли поладить.

— Да не глумитесь вы над ней, хотя бы после смерти. — Полозов сжал его руку. — Уезжайте по-хорошему.

— Что вы сказали? — ошалело переспросил Попов.

— Лизы нет, ее убили бочкаревцы, вот что.

Попов остановился и как-то недоуменно оглядел берег. Затем, сгорбившись, поднялся на шхуну. Матросы убирали трапы.

Иван долго сидел на берегу и глядел в потемневшую в сумерках реку. Разговор с купцом разбередил боль. Со шхуны доносились песни. Затух и костер у юрты. Полозов прошел к Гермогену. Старатели спали на полу, старик дремал у стола. Он приветливо кивнул и молча показал на нары.

Полозов выпил чаю и лег. А утром всех разбудил крик поляков.

— Пся крев! — ругался Сологуб. — Ушла шхуна, а все наши консервы на ней остались. Что делать будем?

Шхуны не было. Голубоватые полоски масла, поблескивая на солнце, расползались у прибережных камней…

Когда с холма открылась Элекчанская долина и показался новый рубленый склад и белый домик госторга, Слепцов остановил оленей. Он вместе с Гермогеном ехал на собрание кочевников.

— Разве собрание кочевников и бедняков — праздник какой? — спросил он удивленно.

Гермоген не ответил. Прихрамывая, он слез с нарт, обошел упряжку и, сдвинув шапку на затылок, осмотрелся.

На склонах сопки паслись олени, зарываясь головой в глубокий снег. Над белым домиком полоскался красный флаг. Двери были открыты, и к небу уползал пар. Люди неспешно выходили из двери и расходились к кострам.

Тоскливая осень выдалась для Гермогена в этом году, Поляки собрали экскаватор и по первому льду угнали на участок старателей. Миколку осенью вызвали в ревком помогать новой власти. Никто не заезжал больше в юрту Гермогена, да и сам он не ходил больше по тропе к распадку татарина. Теперь там уже большая артель. Машина скрежетала и пронзительно посвистывала, пугая зверя. А тут еще выпал глубокий снег и засыпал юрту до крыши. Худо.

И вот теперь он ехал повидать внука, Как-то он встретит деда? Сурово обошелся с ним тогда старик.

Гермоген оглядел стойбище, домик, вздохнул.

Из домика вышел Петька.

— Почему опоздали? Сейчас можно говорить во весь голос, как равный среди других.

— И овод жужжит, да не он собирает мед, — заметил Гермоген.

— Думаешь, пустое болтали? Послушал бы Миколку! А еще выберем родовой Совет из стариков…

Друг Гермогена Слепцов проворчал:

— Разве Совет поймает за меня зверя? Ты порох дай, припасы.

— Всего будет вот сколько. — Петька поднял руки.

Они вошли в дом.

Кочевники толпились у стола, шумели.

За столом сидели учитель Куренев и Федот Амосов. Миколка стоял перед учителем. Гермоген услышал его голос:

— Сразу в Институт народов Севера? А как же Петька, Маша?

Гермоген сел на скамейку.

— Не все сразу, — усмехнулся учитель. — Ты способный. Вернешься, Петра пошлем. А Маша? Маша сначала походит в кочевую школу. Договорились и со стариками, откроем школы в Сеймчане, Таскане. Много нам грамотных надо. Самим учиться и других обучать. Врачи будут нужны, ветеринары, чтобы олешек лечить. Вон их сколь гибнет…

— Полозов считает, что шибко богата наша земля. Золото искать надо! — вмешался в разговор Федот. — Глядишь, еще горным инженером будешь.

— Разговаривал? — шепнул Слепцов, усаживаясь рядом с Гермогеном. Он только вошел в дом.

— Занят он. Видишь, какие разговоры ведет.

Но тут Миколка оглянулся и увидел деда. Подошел.

— Скоро уезжаю учиться. Поговорить бы. Разве чужими сделались?

Гермоген поднялся и поглядел на опущенную голову внука.

— Верно сказал, разве чужие? — Он вытер глаза и обнял внука.

В бараке угарно. Пахло припаленной шерстью, портянками. Полозов поднялся. Сквозь ситцевую занавеску проглядывает отсвет печи. На закопченном потолке шевелятся розовые тени. Видно, близко от трубы сушатся торбаса. Как бы не сгорели. Он вышел, передвинул по шесту обувь и снова лег.

Во второй половине барака похрапывают старатели. Их привел Канов, он за ними ездил в Якутск.

Полозов засветил жирник, поднял руку, нащупал на полочке первую книжку, раскрыл. «У бар была сила. У бар была нива!» — бросились в глаза жирные строчки. Машин букварь.

Он улыбнулся. Сколько бессонных ночей просидели они за этой занавеской, пока она освоила азбуку, а после дело пошло веселей. Ничего, соображает. А как старалась. Как она там в Сеймчане? Съездить бы, да не на чем, а пешком далеко.