Михаил Жигжитов - Повести

Во время морестава часто проносились свирепые северо-западные ветры. А поэтому поверхность Байкала, особенно против мысов, была покрыта торосами, похожими на скалы из белого мрамора. Люди или обходили их, или переползали. Расстояние в восемь-десять километров для таежника просто чепуха, а вот это же расстояние через клыкастые торосы — одно мученье: ни пешком, ни на лыжах. Уже недалеко от Кудалдов нагнал стражников сильный култук [23] Култук — западный ветер на Байкале. . Давно ли будто солнце соскользнуло с одного из гольцов Байкальского хребта, а на дворе уже наступили густые сумерки. В одном из домов появился огонек, потом во втором, в третьем. Измученные люди облегченно вздохнули. Последним препятствием на их пути оказался высокий скользкий сокуй [24] Сокуй — нагромождение льда, образовавшегося на берегах Байкала во время осенне-зимних ветров. . Ветер, усиливаясь, превратился в дьявольский буран. Кто-то неведомый окутал людей мягким черным саваном. Ничего не разобрать. Пришлось ползком преодолеть ледяную преграду и соскользнуть кубарем вниз. Только сейчас, зачуяв людей, залаяли собаки. Из ближнего дома вышел человек и, заметив прибывших, стал приближаться.

— Это наши пришли? — послышался женский голос.

— Мы, мы, Катя! — радостно крикнул Сватош, узнав голос жены. — Фу-у-у! Вот и отмаялись, еле шевелю ногами, Катенька… Есть чем обогреться-то?

— Есть, есть, Зоня!.. Пойдемте скорее.

— Вот, братцы, и у нас будет сейчас праздник! — радостно воскликнул Зенон Францевич. — Заходите сначала к нам… обогреетесь, а потом уж и по домам.

— Екатерина Афанасьевна, ведь неудобно каждый раз надоедать-то вам.

— Вася, чтоб я больше этого слова не слышала. Идемте к нам!

И вскоре все уже сидели за гостеприимным столом. Спокойно, без суеты, угощала стражников высокая худощавая хозяйка, дома.

— Вот уж обогреться-то с мороза не грех! — повеселевшими глазами подмигнул друзьям Зенон Францевич и налил из пузатого графина по стакану водки. — А вот я разведу чайком… Легче пойдет!.. Ну, друзья, поздравляю… с возвращением…

— Ну, как сходили, Бимба? — спросила Екатерина Афанасьевна у сидевшего ближе всех к огню бурята.

— У-у-у-у! — затряс головой. — Сказать боится Бимбушка, мало-мало ругать будешь, мало-мало смеяться… Пусть Зенфран говорит… Он мастер баить…

— Плохо, Катенька, сходили… Был у нас в руках Петрован Хабель… Ну и… после расскажу… — Зенон Францевич виновато взглянул на жену, нахмурился и поник головой.

— Ничего, Зоня, всякое бывает… Сами-то живыми вернулись… Виктор-то, бедняжка… Жизнерадостный был парень… — Добрая женщина тяжело вздохнула и, подперев ладонью подбородок, горестно добавила: — Валентина-то уж очень убивается… молодые, жили дружно…

Разговор прервал стук в дверь.

В обширную кухню ввалилось с десяток людей. Впереди всех в бараньем дыгыле тетка Цицик.

— Амар сайн!.. Ты, Бимбушка, стыд теряла, ох, беда, беда.

— Здрасте, здрасте! Тетя Цицик, не ругай Бимбу… я затащил его, — заступился Сватош.

— Ха, когда больна был, в этом доме лечили, кормили, добрый слово говорили… Теперь дорога сюда знайт… хорошо знайт!

— О-бой, какой хитрый бурят! Тут хорошо кормить, хорошо водкой угощать!.. — смеется повеселевший после доброй чарки эвенк.

Все рассмеялись.

Сытный ужин и жарко, по-сибирски натопленная изба разморили уставших людей, и поэтому они быстро разошлись по домам. Один за другим потухли огоньки. Тихо-тихо крутом. Лишь изредка спросонья тявкнет чья-нибудь собачонка. А в ответ в собольем питомнике из клетки раздается сердитый «пря-яу». Не любит соболь собачий лай.

Сквозь дощатую стенку доносился ровный, спокойный голос жены Сватоша: «Ма-ма, а-у. У-а, ма-ма. Ма-ша, а-у. У-а, Маша».

— Ну, а теперь кто нам прочитает?

Пауза. Затем раздался тоненький голосок:

— Я прочитаю!

— Хорошо, читай, Ваня!

Мальчик скороговоркой, одним духом выпалил: «Мама, ау. Уа, мама. Маша, ау. Уа, Маша».

— Так быстро читать нельзя… Нужно по складам. Следи за мной, как я читаю: «Ма-ма, а-у. Ма-ма, у-а». Понял, Ваня?

— Понял, Екатфанасьевна!

— Садись, Ваня… А ты, Гриша, сумеешь прочитать?

— У-у меня… болит брюхо.

Кто-то из ребят хихикнул. Зенон Францевич, не вытерпев, тоже рассмеялся. Ему живо припомнилось далекое-далекое детство, школа, миловидная, с тонкими чертами лица учительница и однокашники.

Сватош оделся и вышел во двор. Хватив полной грудью морозный воздух, вздрогнул, поежился.