Михаил Мохов: Вторник, четверг и суббота

Елохин и Саша легли на остатках прошлогоднего сена, где им постлала хозяйка, а я на койку под пологом, — это царское место мне досталось по жребию. Надо мной парила в воздухе легкая деревянная рама, с нее свешивались до полу ситцевые полотнища. Белая ночь была до того светла, что можно было разобрать, что ситцы — в горошек, только непонятно, какого цвета. Внутри полога веял сквознячок, но комары попасть внутрь не могли, исступленно звенели вокруг, чуя человеческое тепло.

Все тело было схвачено усталостью, как обручами. У Анны Федоровны мы не загостились, в третьем часу уже приехали в Талицы, к Захару Петровичу. Оставили «козлик» возле дома, и Елохин повел нас в лес, где Захар Петрович пас колхозное стадо.

Не больше получаса мы быстро шли по неширокой просеке, а потом и по тропинкам, но на нас успели навалиться разом лесная душная жара, оводы, комары и липкая паутина, которая, словно мед, вымазала наши лица.

— Вот он, — сказал Елохин приостанавливаясь.

Навстречу неторопливо вышагивал по тропинке высокий седой человек в коротковатом бумажном костюмчике. В руке прутик, через плечо — бархатная спортивная сумка.

— Захару Петровичу!

— О! Николаю Ивановичу! Нашел меня, гляди–ка. Все леса знает.

— Никак пастух–то без стада? — поинтересовался Елохин. Захар Петрович пожимал нам руки, всматриваясь в незнакомые лица.

— Был бы пастух, а стадо будет. Идемте давай.

Стадо оказалось неподалеку, на просторной поляне, которую змейкой пересекал ручей. Саша помог Захару Петровичу выгнать из подлеска отбившихся коров. Он метался по зарослям, как молодой старательный щенок, от всей души перебирающий голенастыми лапами, — и расположил к себе Захара Петровича едва ли не так же, как Анну Федоровну. Когда все устроились на траве, чтобы передохнуть, у Саши с Захаром Петровичем уже шел вполне дружественный разговор.

— Сколько же вы пройдете за лето?

Не умею тебе сказать, паренечек, Сашенька. Оно бы ничего, да вот лошади колхоз не дает. Все молодым меня считают. А я ведь уж не в молодых годах. Бывает, устану.

Саша умолк, покусывая губы, и вдруг пришел в восторг:

— Знаете, сколько? Две тысячи пятьсот! За лето вы пройдете две тысячи пятьсот километров!

— Неуж столько? Вот за нетелей не платят, а их хуже нет пасти. Молодые, ничего не знают — оводы их доймут, они домой бежат, а за ними и путная корова уйдет. Прежде–то по шести копеек в сутки с нетели платили.

— За лето вы можете до Турции дойти!

— На что до Турции?

— Я — к примеру.

— Захар Петрович орден получил, Трудового Красного Знамени, — сказал Елохин. — Небось не напомнит.

— Твою заметку, Николай Иванович, хозяйка нынче в передний угол повесила. Увидишь, как домой придем. «Дворец хрустальный».

— Была такая, — кивнул Елохин. — Считается фельетон, хотя я писать фельетоны не умею. Зато злости в той заметке много. Понимаешь, — Елохин обернулся ко мне, — хозяйка на ферме работает, а котловой попался никудышный мужичонко, пьющий. Ну, заморозил котел, иней на стенках блестит, красота, дворец. Отсюда и название заметки. Горячей воды нет, вымя подмыть нечем, фляги из–под обрата заледенели. И никто внимания не обращает на этот дворец. Сочинил я заметку прямо на месте и продиктовал по телефону. Василий Иванович лично принимал, записывал своей руководящей авторучкой, — некому было записать, все были в разгоне. Тут же заметку в набор, полосу переверстали, назавтра — подписчикам. Ну, недолго иней сверкал. Это все дело прошлое, но с тех пор появился у нас ценнейший селькор — вот, перед тобой сидит, передовой пастух Макарьинского района. Толковые заметки пишет.

Захар Петрович только головой покачал.

— Как, Петрович, ничего новенького не нацарапал?

— Придем, покажу. Есть маленько.

…Все это мне не то вспоминалось, не то снилось. Но усталость от хождения по лесу подтверждала, что это не был сон. Сквознячок все так же тянул сквозь ситцы, комары играли на гребешках, обтянутых папиросной бумагой, дикарские кровожадные песни. Где–то хлопнула дверь — должно быть, в соседнем доме. От этого звука я проснулся и прислушался к тихим голосам, которые уже давно слышал сквозь дрему. Говорил Коля Елохин:

— …вроде святого. В давние годы вступил в партию и сразу личное хозяйство свернул. Да вот я тебе про канаву расскажу. Не слыхал? Знаменитая история, многие знают.

Значит, так. В нашей бригаде есть скотный двор. Стоит на отшибе, на горушке. В других бригадах давно уже качают воду электричеством, а у нас водопровод не проведешь, надо копать канаву без малого в два километра. И трубы прятать глубоко в землю — морозы у нас, сам знаешь, какие. Земляные работы станут дорого, колхозу накладно. Техника по нашим горкам не пройдет.