Александр Жуков: Высоко в небе лебеди

Ребята подкармливали их пирожками, бутербродами, прихваченными из дома или из школьного буфета. Общим любимцем был колченогий пудель. Мальчишки сразу окрестили его Пушком, и он охотно отзывался на новую кличку. С легкой руки какого-то школьного остряка огромный пес с оборванным ухом и большими угрюмыми глазами стал Директором. Он не бросался за пирожком, а степенно подходил к дерущимся собакам, и те в страхе разбегались от тихого, пугающе мрачного рычания. Поджарая самочка, в жилах которой вместе с кровью дворняжки текла кровь борзой, за свои повадки изящно потягиваться и дрыгать ногами получила кличку Муза. Были среди собак Стрелка и Белка, Незабудка, Георгин и даже Ту-154 — веретенообразный пес на коротких лапах; завидев мальчишек, он тараном летел через кусты, помахивая желтым обрубком хвоста.

Но все же общим любимцем был Пушок. С заливистым лаем он кидался навстречу мальчишкам, танцевал на задних лапах; если кто-нибудь из ребят, дурачась, запевал, Пушок подвывал тонко и потешно, озорно посматривая на школьников, словно все понимал и изо всех сил старался быть приятным щедрой публике.

В тот день Саша Батов после звонка забежал в буфет и взял три пирожка.

— Я, конечно, понимаю твои чувства, но это — не выход. Наступит зима, сам понимаешь… — сказал из дверей Женя Сныков, — и вообще, посмотри на столы, они ломятся от снеди! Каждый берет ровно столько, чтобы осталось. — Его припухшие губы иронично надулись. — Я где-то читал, что, если бы каждый съедал свою норму, на Земле не было бы голодающих. Каждый почему-то старается проглотить больше в два, а то и в три раза.

— Соревнуются. — Саша вытащил из портфеля газету и, подавив чувство брезгливости, бумажкой сощелкнул в нее со столиков недоеденные пирожки и бутерброды.

— Все шутишь, — Женя пропустил Сашу вперед, — у человечества накопилось столько самых элементарных проблем, теоретически решение которых выеденного яйца не стоит… — Сныков любил философствовать; внешне он был полной противоположностью Саше, — ревниво следил за модой на галстуки и рубашки, брюки его всегда были отутюжены. Саша одевался подчеркнуто небрежно, и едва родилась мода на джинсы, совсем отказался от брюк; в классе ходили слухи, что он пишет стихи; никто их, правда, не видел, но слух, поддерживаемый какими-то новыми догадками, не исчезал.

Друзья спорили с такой страстью, словно не было шести уроков и весь запас их энергии с самого утра лежал нетронутым; они шли медленно, еле переставляя ноги: опасались, что придут домой раньше, чем окончится разговор; их в классе так и звали: Два Человека.

— Ведь в принципе все элементарно, — горячился Саша, — когда-то законы человеческого общежития свели к трем правилам: не убий, не возжелай чужого и возлюби ближнего, как самого себя. Эти правила и сейчас всем с детского сада разжевывают в разных вариантах, а они почему-то плохо прививаются.

— А почему? Ты думал над этим: почему? — приостановился Женя.

— Проще сказать, да так уже и говорили много раз, что они противоречат человеческой природе…

— Два Человека даже по дороге домой говорят только о мировых проблемах! — озорно улыбнулась Жанна Болотская; ее подруги, насмешливо фыркнув, прошли мимо; Жанна задержалась.

— Саша, можно задать тебе один очень важный для меня вопрос?

Саша переглянулся с Женей, словно хотел спросить, что ей нужно? Тот, относившийся к женщинам с легким пренебрежением, неопределенно повел плечами.

— Только я не на все вопросы могу ответить, — уже имея в виду свое сложное, еще и самому неясное отношение к Жанне, осторожно заметил Саша.

— Понимаешь, меня в последнее время мучит один жизненно важный вопрос: какая мне лучше идет тень для глаз: фиолетовая или бирюзовая? — Жанна опустила глаза и прикусила верхнюю вздернутую губку, чтобы не рассмеяться.

— Я не держу. Иди, благотвори. Ступай к другим. Уже написан Вертер, — сдержанно продекламировал Саша, вкладывая в эти слова чувства и сомнения, одолевавшие его; ему казалось, что эти строки вбирают в себя ломкие, неопределенные их отношения, о которых знали только они двое. Жанна поняла это, но виду не подала, поскольку стеснялась Жени, да и легкомысленное настроение еще не сошло с нее; пытаясь все свести к шутке, она с наигранной небрежностью спросила:

— Очень занимательно, а дальше что?

— А в наши дни и воздух пахнет смертью; открыть окно — что вены отворить, — тихо закончил Саша.

— Фу! ужас какой!.. И зачем ты меня все время хочешь напугать?