Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

Кузьма Ипатьич откашлялся, еще водички выпил — Катя поднесла стакан, — дальше повел рассказ. Ребята сидят рты не захлопываются, того и гляди стрекоза заблудшая влетит. Взрослые да старые тоже слушают, удивляются: до чего складно старик говорит. Все как есть правильно, хоть в книжку бери печатай. Любой подтвердит — ничего не соврал Воронин, здорово про рыбацкую жизнь рассказал.

Смеркалось. Сторожиха внесла две лампы, когда Кузьма Ипатьич спохватился, что пора и честь знать. Пудовна к ужину поди ждет.

Но к ужину он поспел еще не скоро. Вопросов поназадавали — и о лучшем времени лова рыб разных пород, и о снастях, и о добычливых местах, — вертись, отвечай. Спрашивали пареньки с ломкими басками, девчушки в цветных кофтенках и юбочках коротеньких. Воронин обычно полагал, что пареньки эти только и думают, как бы в капитаны выскочить, а девчушки озабочены лишь поисками женишков. С удивлением он выслушивал сейчас их вопросы, чувствовал — шуточкой не отделаешься, отвечал как следует. Уже и шапку надел, на крыльцо вышел, а те всё не отстают: то скажи да это. Хорошо — дед Антоша встретил на улице, заговорил:

— Пудовна тебя вовсе потеряла. Сходи, говорит, погляди, не заучился ли мужик? В школу, мол, пошел. Иду за тобой, а ты вон куда взлетел, в докладчики! Как в рике председатель — Василь Матвев.

Кузьма Ипатьич не удержал самодовольной ухмылки. Но вдруг осекся, взгляд его зацепился за афишу, освещенную восходящей луной. Афиша была кнопками пришпилена к школьным воротам, громадное в центре ее слово бросалось в глаза каждому. Кузьма Ипатьич насупился, двинулся к воротине, — напрасно Катя тянула его за руку в сторону, — прочел, шевеля губами:

Сегодня все на лекцию в школу

«БОЛЬШЕ РЫБЫ СТРАНЕ»

Лектор — знатный ловец Ладоги

К. И. ВОРОНИН

Начало в 5 часов вечера

Комитет комсомольской организации

— Подстроили! — Даже мутно стало в глазах у Кузьмы Ипатьича. — Лектор! Знатный рыбак! А у самого квартальный план и на две трети не выполнен. Звонарь, значит!..

Оттолкнул Катю, деда Антошу, зло и крупно зашагал по селу.

Дед Антоша ничего не понимал, моргал вслед глазами. Катя с Симой смущенно переглядывались. Симе–то что: воспользовалась случаем, устроила встречу своих комсомольцев с известным рыбаком. Кате хуже, — чувствовала себя предательницей: согласилась на уговоры Симы, подвела родного отца. Но кто знал, что это так на него подействует? Запечалились синие глаза белянки–ладожанки, взяла деда под руку, пошли с ним к отцовскому дому. А там полный переполох творился. Кузьма Ипатьич накричал на Пудовну, от еды отказался, заперся в горнице, спать лег раньше обыкновения.

Утешала дочка расстроенную мать как только могла; ушла к себе далеко за полночь.

Среди ночи и Кузьма Ипатьич поднялся, вышел в сени, растолкал одного из внучат: «Подь, Колька, к школе. Там бумажина на воротах прибитая. Принеси живенько!»

Перепуганный парнишка летел по селу белым призраком, в одной рубашонке. Принес афишу не более как через пять минут.

Кузьма Ипатьич снова заперся в горнице, затеплил лампу, при ее свете разровнял на столе толстую оберточную бумагу, перечитал все, что на ней было написано, и снова по лицу его поползла ухмылочка, какую уже видел сегодня дед Антоша.

Насмотрелся, тщательно, в восемь раз, сложил афишу, спрятал ее в нижний ящик комода под залежавшиеся в нафталине юбки и полушалки Пудовны. «Ну, это еще посмотрим, — сказал кому–то невидимому, — знатный или не знатный! Еще потягаемся».

Потом прокрался в кухню за печь, где стояло скрипучее, с высокими спинками, семейное воронинское ложе. Дед Кузьмы Ипатьича — Нестор — с бабкой Акулей на этом ложе леживали, детей рожали и на покой отошли. Отец его, братья и сам он, Кузьма, здесь родились и, может быть, и жизнь он тут закончит, если озеро его не одолеет, сплоховавшего. Лежала сейчас на этой кровати его «бабка»; впервые привел ее сюда златоголовой синеглазой королевой и, думал, краше ее нет на всем свете.

Передохнул, махнул ручищей по глазам, подтолкнул легонько в бок Пудовну: «Двинься, — хотел сказать, — белянка–ладожанка», а вышло привычное:

— Двинься, бабка, полно ворчать! И так житья мне от вас нету.

— Ну и шел бы к Марфутке к своей!

Расстроенная Пудовна глаз еще не смыкала, рада была близившемуся примирению; но характер женский не дозволял сразу вот так взять и растаять.

3

По самые оконца вросший в землю, покрытый камышом, домик Марфы Дубасовой, что одинокий гриб–подберезовик, стоял на песчаном взгорье за церковью. Пока Марина поднялась к нему, до его серой скрипучей калитки, она начерпала полные туфли всюду проникающего набатовского песку. Прислонилась к верее, сняла одну туфлю — поджала босую ногу. Потом другую туфлю сняла — вытряхнула, выколотила песок.