Борис Лапин - Подвиг

Я спросил, говорит ли он по-русски. Он ничего не ответил, глядя на меня водянистыми, стариковскими глазами. На вопрос, понимает ли он меня по-английски, он утвердительно кивнул головой.

В его юрте было светло и просторно. У входа висели винчестеры и непромокаемые плащи. Везде были развешаны зеркальца, валялись чашки, банки из-под консервов и плоские пустые флаконы от виски. На возвышении стоял новенький, как утро, патефон, свидетельствуя о непрекращающейся торговле с Америкой. В углублении юрты была сделана агра — поместительный альков из оленьих шкур. Входная дверь была поднята. Пол агры был устлан линолеумом. В углу вместо обычных плошек горела керосиновая лампа, рядом с которой, такой же новый, как и все остальное в юрте, стоял алюминиевый ночной горшок.

Я в первый раз был в жилище эскимоса. Виденные мной во время стоянок парохода в бухте Провидения яранги чукчей были убоги и жалки.

— Вы хорошо живете. Лучше, чем чукчи, — сказал я старику.

— Иес, уи трейд уиз чукчи-мен, — ответил он на ломаном английском языке, на том океанском жаргоне, который понимают всюду — от мыса Дежнева до мыса Горна и от Гонконга до островов Товарищества. Его дальнейшие слова я перевел бы примерно так: «Чукчи — люди всегда голодны. Они всегда мало кай-кай и мало мяса моржа. И они нельзя бей киты, потому что мало китобойных снарядов. Белые люди раньше всегда много обмани эскимо. Потом эскимо тоже стало мало-мало умный. Стали ездить в байдарках на землю Индлюинга (Америка). Стали возить товары, продавать чукчам — далеко, до самой Шегали. Теперь, ты видишь, стали немного богаты».

Есть слово «евразийцы». Науканских эскимосов можно было бы назвать америказийцами. Их предки столетия назад поселились на крайних мысах Берингова пролива и на островах в проливе. Необычайное положение людей, живущих между двумя материками, сделало их своего рода посредниками по обмену товаров и продуктов охоты между Америкой и Азией.

С переходом Аляски к Соединенным Штатам зажиточность эскимосов еще более возросла. Они стали продавать товары из Ситки на славную когда-то Анюйскую ярмарку и в поселения реки Анадырь.

В ответ на его рассказ я, довольно плоско, заметил:

— Это плохо, если белые люди вас обманывали. Совсем плохо. Кто больше обманывал — русские или американцы?

— Русских людей мы видим здесь всего четыре года. У них была большая война. Они долго не приходили к нам. До них в Наукан приплывали только американцы. Русских мы мало знаем. Американцев знаем хорошо. Мы зовем их ан-ях-пак-юк — люди с больших железных лодок.

Ан-ях-пак-юк — странное слово! Его происхождение можно объяснить тем, что эскимосы всегда видели американцев только на кораблях. И они думали, вероятно, что американцы на кораблях и рождаются и вечно странствуют по великому морю, покупая меха и продавая табак. Старые эскимосы рассказывали, что у морских людей с больших лодок нет своей земли, где можно ставить мынторак — юрты. Современные эскимосы прекрасно знают, что это не так. Тем не менее старое название осталось.

В 1926 году советский пароход привез в Наукан первого русского учителя — девятнадцатилетнего комсомольца, до того знавшего об эскимосах не больше, чем об экваториальных неграх. Однажды он зашел во Владивостокский оно, где ему предложили поехать во вновь учреждаемую школу в Наукане. Через неделю он был на пароходе, увозившем его к Берингову проливу. Ему был выдан полугодовой аванс в счет жалованья. На эти деньги он купил продукты и различные вещи, нужные для того, чтобы прожить год. Его высадили на мысу Дежнева, среди толпы эскимосских детей, в первый раз видевших русского. Он остался один, с чемоданчиком и десятью ящиками продуктов.

Судовой фельдшер и младший механик стояли на корме и махали ему вслед фуражками. Затем, спускаясь в каюту, механик сказал:

— Хотел бы я знать, как скоро он здесь подохнет. Замечательная постановка дела! Посылают молокососишку в такое место. Тут ему и пробка. На Чукотке, брат, требуется выдержка и умение ладить с туземцами. Да еще живи в пологе, ешь тюлений жир! Верная, в общем, смерть.

— Да! Того… гигиена! — глубокомысленно отозвался фельдшер.

Через год пароход снова пришел в Наукан. Механик бился об заклад, что мальчишка, высаженный в селении, давно умер от цинги. Но едва пароход стал на якорь, науканский учитель подъехал к бортам парохода в неустойчивой эскимосской лодке. Она была сделана из выдубленной, как пергамент, моржовой шкуры. Сквозь дно ее просвечивала зеленая вода. Учитель был краснощек и здоров, оброс бородой и громко говорил с эскимосами на их языке. Пароход стоял возле Наукана три дня. Когда он уходил, учитель вколачивал в землю бревна, отпущенные капитаном для постройки жилого дома. До этого учитель жил в душном эскимосском пологе.