За столом, накрытым красной материей, сидел незнакомый человек и что-то писал.
Оська сердито повернулся, хмуро спросил у женщины:
— А где Антоха-то?.. Тут чужа, не наша сидит…
— Вот те и не «наша»! Налил шары, тунгусина! Поди, свою бабу-то за чужу признашь. Ишь какой! Ишшо и ревет.
— Чо кричаль, ворона-курица?
Сзади скрипнула дверь.
Оська оглянулся. По одежде перед ним стоял будто тот, что сидел за столом. Бороды нет, усы подстрижены. Взглянул в глаза: смеются…
— Ух, ты-ы! Однако, Антоха?!
— Я, я, Осип! Дай лапу-то, сохач!
— О-бой, Антох, ты сталь шибко молода! Борода долой… Я совсем не узналь.
— Как нашел-то меня?
— Сперва красна борода видель, потом твоя дом, потом твоя баба. Потом скорей сюда бежаль.
— Ха-ха-ха! Бежал, говоришь?
— Как сохата, ей-бо!
— Спухался ее?
— Не-е, тебя шибко нада, дело есть.
— Заходи, паря, расскажи о своем деле.
Оська вошел в кабинет Антона и уставился на простенок над столом. Там из красной рамки смотрел на Оську тот же, что в доме Антона, большелобый человек. Оську поразили живые проницательные глаза.
— Э-эта… кто така?
— Ленин.
Антон с грустью посмотрел на портрет и тяжело вздохнул.
Оська встревожился.
— А он, паря, чо: на Миколкином стуле сидит, нет ли?
— Умер он… Скончался.
Оська растерянно попятился, опустился на пол, закрыл шапкой лицо.
— Пропаль Оська… Малютка-Марикан не будет… Соболь не будет.
Антон поднял друга и усадил на стул, сел рядом.
Долго молчали они. Два таежника, два друга думали невеселые свои думы. Оська почуял, что Антон пристально глядит на него. Поднял голову, встретился с твердым, ясным Антоновым взглядом.
— Трудно, Осип, всем трудно, — тихо проговорил Антон. — Но ты не сумлевайся. Не те ноне времена, чтобы нам пропасть.
* * *
Хлебосольна тетка Домна. Для нее большой грех отпустить человека без чашки чая. Медный самовар Домны всегда готов зашуметь, забулькать, оказаться на столе.
Давно уж нет беглых бродяг, а она все равно на ночь ставит на столб крынку молока, кладет большой ломоть хлеба. Спокон веку так заведено в здешнем таежном крае. «Пусть едят на здоровье, спаси их царица небесная», — крестит лоб Домна.
Утром Домна снимает со столба пустую посуду, крестится, громко басит, словно поп: «Спаси Христос… Вроде и варнаков беглых давно не слыхать, а крынка порожняя… Кого-то бог напитал, никто не видал. А кто увидит, тот не обидит. Иди с богом. Аминь!»
Заслышав басовитые причитания тетки Домны, ухмыляется соседский парень Лешка Чирков. Это они с Дунькой Зориной опорожнили крынку, сжевали душистый ржаной ломоть.
Антон привел Оську домой. Домна засуетилась. Скоро стол ломился от всякой всячины. Антон сказал ей, что это и есть тот самый Осип Самагир, который выходил его от смерти. Ну, Домна просто не знала, куда усадить и чем потчевать дорогого гостя.
— Ешь, Осип, ешь, дружок! — угощала Домна Оську вкусными пельменями.
Антон подливал «огненной воды», подмигивал: дескать, не забывай пропустить, ладная штука!
От водки, от непривычного внимания к нему Оська быстро захмелел.
— Антоха-друг, спасиба за берданку… Шкбко больша спасиба… Без ружья, сам знаешь, не промыслишь зверя.
— Э, паря, ты мне больше сделал добра… Даже не бай, братуха, — отмахивался Антон, подливая Оське в стакан.
Полная рука Домны легла на плечо и придавила будто медвежьим стегном.
— Ты, Ося, сдурел! Како ишшо спасибо, ружье — оно кусок железа с палкой, и все, — пробасила хозяйка.
— Ты, Осип, лучше про соседку свою расскажи, как звать-то ее? — перебил жену Антон.
Самагир закрутил головой.
— Ой-ей-ей! Така девка, больше нигде нет! Красива, ой-ей-ей!
— А любит она тебя, Ося? — полюбопытствовала Домна.
— Жалет!.. Шибка жалет меня Чимита.
— Раз жалеет, значит любит. Женись, Осип, докель холостячить-то, — присоветовал Антон.
— Завтра добычу продам, Чимите платок куплю… Дарить нада.
Домна, скрипя половицами, ушла в угол, стала рыться в сундуке.
Антон подмигнул товарищу.
Оська оглянулся назад и не узнал хозяйку. Перед ним стояла помолодевшая Домна. На ее плечах красовался цветастый кашемировый платок. Такой платок Оська видел только на купчихе Синичихе. От ярких цветов у него рябило в глазах, двоилось, цветы были словно живые, пересыпались по платку из одного края в другой.
— Ося, передай от меня своей Чимите… Куда теперя мне наряжаться-то, пусть помнит тетку Домну.
Оське нестерпимо захотелось взять платок: ведь как сказала! Своей, говорит, Чимите… Какая стала бы Чимита в этом платке! Но взять постеснялся.
Читать дальше