Арчил Сулакаури: Белый конь

Но чья же эта маленькая комнатушка? Здравствуйте, бабушка Мако! И вы, значит, уехали, перебрались куда-то!.. Сколько раз окатывали вы нас водой с балкона, чтобы проучить за шалость! Где вы теперь ковыляете, сморщенная, как осенний лист? Может, что-нибудь осталось от ваших зорких глаз? Нет, не думаю… Но что это? На запыленной полке — Иисус, одинокий, покинутый. Вы пожертвовали господу прошлогоднюю ветку самшита и огарок восковой свечи. Бабушка Мако, уезжая, вы забыли вашего бога, которому шестьдесят лет молились, стоя на коленях… Бабушка Мако, как же вы забыли бога?!

Я снова вышел из дома и спустился во двор. В другом конце двора раскинул свои ветви гигантский платан. Он так покровительственно склонился к низенькому одноэтажному домику, как будто хотел подхватить его под мышку и унести с собой…

В этом домике жил рыбак Ладо — самый добрый и самый сильный человек во всем Чугурети.

Интересно, где теперь жена рыбака — красавица Юлия? Юлия всегда носила узкое черное платье, с глубоким вырезом, отчего казалось, что ее стройное белоснежное тело вот-вот выскользнет из черной ткани…

А под этой липой валялся сломанный жернов. Мельник любил сидеть на нем. Да, в самом деле, я совсем забыл о мельнике Степанэ. Крупный мужчина, с неизменной улыбкой на лице, он покручивал короткий черный ус и гордо произносил, поглядывая на мельницу: поет моя повелительница! Мельница Степанэ и вправду пела. Скрипела, хлюпала, гудела, и в этом шуме явственно слышался размеренный стук порхлицы…

Времени для воспоминаний больше не оставалось. В воротах уже показался первый рабочий с киркой и лопатой на плече. Скоро придут и остальные.

В тот самый день меня впервые назначили прорабом, и я волновался, как на первом в жизни экзамене. На работу явился раньше всех, но при виде рабочего сердце у меня екнуло — сегодня я должен был уничтожить неотъемлемую часть моей души. Должен был разрушить то, с чем были связаны счастливейшие дни моей жизни.

А рабочий уже шагал по двору. Прислонив кирку и лопату к стене, он сел на ступеньку, даже не взглянув в мою сторону, как будто меня тут вовсе не было. Он достал из кармана газету и развернул ее. Я хотел подойти, заговорить с ним. Сказать, что здесь я — старший, объяснить, как и с чего мы начнем работу.

Не сделав и двух шагов, я остановился как вкопанный, не в силах отвести глаз от лица рабочего. Оно показалось мне очень знакомым. Приглядевшись внимательней, я узнал его, точно узнал: это рыбак Ладо!

Равнодушие его меня поразило. Он спокойно вошел во двор, сел на ступеньку и погрузился в газету. На свой бывший дом он даже не оглянулся, как будто и не жил здесь никогда, как будто здесь не горел его очаг.

— Здравствуйте, дядя Ладо! — Я не утерпел и поздоровался.

— Здравствуй! — Старый рыбак поднял голову и, сощурив глаза, пристально на меня поглядел.

Я подошел ближе и спросил:

— Не узнаете меня, дядя Ладо? — Старый рыбак встал, заставил меня повернуться к свету лицом, еще раз внимательно вгляделся и сказал, виновато улыбнувшись:

— Нет, сынок, не узнаю!

— Я — Мамука, дядя Ладо.

— Какой Мамука?

— Который вон там жил. — Я повернулся и рукой показал на угол второго этажа.

— Ах, это ты, парень? — Он спросил так, словно встречал меня каждый день.

Старый рыбак снова опустился на ступеньку. Достал папиросу и закурил. Я не мог понять, обрадовала его встреча со мной или нет. Он сидел, задумавшись, и, глубоко затягиваясь, курил.

Он постарел, но не казался дряхлым, выглядел по-прежнему молодцом. Волосы поседели и поредели. Загорелое лицо и шея были изрезаны глубокими морщинами. Прежний огонь в глазах приугас, как бы подернулся пеплом. Мне показалось, что голова его словно стала меньше, и от этого плечи казались чересчур широкими. Таких крепких плечей мне никогда не приходилось видеть у других стариков.

Я был в хорошем настроении, и мне хотелось сказать или, вернее, вспомнить что-нибудь такое, что порадовало бы нас обоих и погрузило в сладкие воспоминания. Но молчание нарушил старый рыбак:

— Про тебя говорили, будто ты на войне погиб…

— Как видишь, не погиб, — отшатнулся я.

— Вижу… Матушку твою я раза два на базаре встречал, она траур носила… Так я не стал подходить — трудно было утешить. А потом долго ее не видел…

— Сейчас ей уже лучше. Она хорошо себя чувствует.

— Вас тут много было, ребятишек, — начал дядя Ладо. — Хорошие были дети. А где Шота? Что он делает?

— Стал врачом…