Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!

Балуев искал спасения в производственных темах и всячески старался не замечать ласкового, задумчивого взгляда дымчатых глаз Ольги Дмитриевны.

При встречах с ней его тянуло совсем на другие разговоры: о чем–нибудь грустном, задушевном. И тогда она сама вдруг однажды в порыве откровенности спросила:

— А как вы думаете, Павел Гаврилович, почему я пошла на производство?

— Что же тут думать? — нахмурился Балуев. — Расшиблись вы на своем самолете счастливо. Помню, был на фронте случай: «мессер» нашего «ястребка» сбил. Бросились мы к месту падения, собрали то, что осталось от летчика, для похорон, грамм двести. А вам повезло. Вспаханное поле самортизировало. Раз здоровье позволяет, чего ж тут! Потом, на стройке всегда свежий воздух, полезно.

— Но я же москвичка.

— И я тоже не с Камчатки.

— Вы допускаете возможность чистой дружбы между мужчиной и женщиной?

Балуев опустил глаза, пробормотал:

— Как вам сказать, вообще это и возможно при обоюдной устремленности к какой–нибудь высокой цели. — Подняв голову, объявил сердито: — Но я лично всегда против! Не люблю никакого мошенничества. — Посоветовал сухо: — А вам бы, Ольга Дмитриевна, следовало понять себя отчетливо и не прикрываться седым клочком волос. Никакая вы еще не пожилая женщина, и туалеты свои вам нужно целеустремленно использовать. Столько у нас инженеров среднего возраста! Вот нацелились бы на кого–нибудь и организовали семью. Болтаться одинокой женщине ни к чему.

— Вы так грубо со мной говорите! Я в чем–нибудь виновата?

— Да нет, извините, просто погорячился.

На эту грубость Павел Гаврилович решился после того, как заметил, что его встречи с Ольгой Дмитриевной стали вызывать добродушные усмешки Фирсова, Сиволобова и даже всегда невозмутимого Вильмана.

А бригадирша изолировщиц спросила его:

— Товарищ Балуев, не знаете, где бы зонтик купить?

— Зачем он тебе понадобился? — зная остроязыкость бригадирши и заранее улыбаясь, спросил Балуев.

— Так мы не для себя, для Ольги Дмитриевны, а то когда дождь со снегом, чтобы прическу себе не испортила. Она же, видать, голову красит, только один клок краска не берет. А вы думаете, она уж такая молодая?

Девчата фыркнули.

Балуев смутился и не нашелся что ответить.

Он почувствовал, что и Безуглова стала избегать откровенных разговоров с ним. Зина Пеночкина презрительно отворачивалась, когда он проходил мимо.

Даже Виктор Зайцев больше не говорил с ним на свою любимую тему о том, что нужны книги по всем вопросам жизни, потому что надо учить людей смотреть на самое трудное прямо и чисто и указывать во всех случаях на конкретный идеал.

Хотя Павел Гаврилович и не очень верил в возможность длительных чисто дружеских отношений с Ольгой Дмитриевной, ему иногда все же казалось, что у них они могли бы существовать.

Оставаясь один, он иногда предавался почти юношеским мечтаниям о такой дружбе, которой у него никогда не было. Он вспоминал свои беседы с Ольгой Дмитриевной, вспоминал, как она доверчиво, с откровенным, внимательным любопытством слушала его рассуждения о том, как человек станет еще прекрасней и что реальный коммунизм и сводится к освобождению человека от всяческой материальной зависимости.

Он говорил с ней о том времени, когда все вещи утратят свою первоначальную ценность и будут иметь только один смысл: нужна или не нужна человеку данная вещь.

Ольга Дмитриевна тоже делилась своими мечтами, более скромными, более личными, более откровенными. Жаловалась, что устала жить одна, очень боится одиночества и, понуждаемая страхом одиночества, боится совершить ошибку, слишком поспешно избрав себе спутника жизни. Она даже призналась как–то, что чувствует себя мелкой воровкой, когда стремится видеться с Павлом Гавриловичем, твердо зная, что все это, в сущности, ни к чему хорошему привести не может.

— Это верно, — печально соглашался Балуев. — Я еще недостаточно стар для такой дружбы. А вы еще можете проникнуться ложной иллюзией, что все мужчины столь простодушны, как я перед вами. — Балуев помолчал. — Я свою жену, если хотите знать, по–настоящему полюбил, когда всей жизнью испытал, какая она.

И он рассказал Ольге Дмитриевне о том чувстве благоговейного восторга, каким проникся к жене, узнав, как жила она в эвакуации, с негасимой, гордой любовью к нему.

— И представьте, — говорил Павел Гаврилович взволнованно, — была она тощая, постаревшая, некрасивая, а вот заполнила всю душу мою собой именно тогда. И теперь на всю жизнь. — Разведя руками, признался: — Если бы она узнала, что я про это другой женщине рассказываю, наверно бы возмутилась.