Владимир Бахметьев - Железная трава

Определил меня дед кое-как на свою фабрику. Фабрика та огромная. Шла днем и ночью. Рабочих на ней, считая подростков и женщин, с тысячу было. Работали часов по двенадцати.

Машины на фабрике новенькие, заграничные, все станки-живчики, а порядки, говорили люди, как при царе Иване: нишкни, не дохни, каждому кланяйся, за каждый промах — ругань да штраф.

Работка на этом деле показалась мне с непривыка вовсе горькой. Бывало, ждешь не дождешься гудка, на отдых тянет, а отдыха сразу нет. К деду придешь — в подвале обитал он — со стряпней возись, бельишко ему да себе постирай, одежонку заштопай.

И суров был дед ко мне. Иной вечер слова не вымолвит, все у икон своих, — полон угол икон у него!

Помню, пожаловалась я на складского приказчика, на Кузьмина, за охальство его, а Панкрат Максимыч, дедушка мой, меня же и заупрекал:

— Сама, небось, хвост задираешь, людей на грех наводишь… Молись, дура, сокращай плоть!..

А молиться я вовсе не мастерица была. За это и за иконы обижался на меня дед. Бывало, просит:

— Протри, Груня, гущицей Спаса… Эвон как потемнела ризница-то…

А я у корыта вожусь или с иглой лямку тяну, в глазах-то песок.

— Ладно, протру!..

Обещать обещаешь, а сделать — ни-ни: не то что Спаса, себя никак не образишь…

Раз чуть из дома не выгнал меня дед. Из-за тех же икон, из-за бога. Вот какое дело вышло. Случилась на фабрике беда на моих глазах. Повел раз дед меня в свое отделение: пускай, мол, видит, как я, старый, мытарюсь тут!

Ну и действительно, работка! Шум, гул… Из-под валиков — хлопок, как мыльная пена, и пыль от хлопка такая — не продохнуть!..

Кашляла я, пробираясь в тесноте за дедом к его машине, и все мне чудилось, что вот-вот угожу под ремень или в зубчатку.

Вдруг слышим: крики! Рабочие с мест сорвались и — бегом. Дед к себе, а я — за ним и вот вижу: у одной машины, меж приводным ремнем и колесом, груда мяса в крови. Промеж острых валов — остатки рук, ободранная голова: волосы взъерошены, рот, как яма, а глаза, страшно сказать, улыбаются.

Собралась толпа, явился инженер, потом и сам директор.

У людей зубы стучат, а директор выпятил нижнюю губу, повел носом, говорит:

— Пьян был! Не иначе.

Это о погибшем-то!

Сжалось во мне сердце от злобы к человеку этому, еле удержалась, чтобы не вцепиться в него.

А дед вечером на слова мои о несчастном только и сказал, что:

— Так уж, видно, на роду ему написано… От бога все…

Вскипела я.

— Если, — говорю, — от бога, так на что он, бог твой, такой?

У деда глаза побелели:

— Окстись, беспутная!..

А меня словно бы прорвало: засыпала деда я жалобами! И о Семиполье вспомнила, и о попе своем, на кого в детстве мучилась, — о всех своих притеснителях… Все ведь они на бога уповали, с богом в ладу, как с урядником, жили…

— А, так вот ты как! — заорал старик, ногами затопал. — Вон! Вон из моего дома! У социалистов обучалась? У цареотступников? У еретиков?!

Накинула я одежонку на плечи, хлопнула дверью и ушла до позднего часа. С того дня еще пуще к людям стала присматриваться. Запали в башку мне слова деда… Кто же такие социалисты эти?.. Заодно, вишь, со мной думают, — значит, близкие мне. И долго искала я их, социалистов, еретиков. Да все напрасно!

Потом уже сообразила, что таким напоказ нельзя.

Работать мне приходилось всё больше, а тут приказчик приставать стал. Мысль неотвязная угнетала меня:

«Ужли так, без радости, без проблеска, в нужде тяжкой, всю жизнь проживу?»

И в отчаянии готова была ко всем с вопросом прилипать:

«Как выйти, как выбраться из положения? Люди добрые, укажите!..»

Видела я, что не мне одной, всем вокруг тяжело. Не я одна, все вокруг ищут и не находят, стучатся, и никто им не открывает.

Передо мной тогда, прямо сказать, два только пути было: первый — с собой покончить, второй — разделить с другими, такими же, как я, бездольными, судьбу, что-то вместе придумать, на что-то решиться…

Но на что и как — вот загвоздка…

Наши фабричные всё еще на манер сурков жили: иной раз поворчат, потревожатся, мастеру вслед ругань бросят, а дальше — ни шагу. Иной штрафу опасается, иной на другое, что повыгодней, место трафит, и все как один страшились расчета.

Я уж говорила, что на фабрике сколько-то при работе, а за фабрикой сотни без куска… Каждый день у конторы безработные толкались, умоляли хоть что-нибудь дать им.

— Петлю накинь, в цепи закуй, — только дай работы!..

Где уж тут фабричному голос поднять, на мастера пожаловаться, об участи своей подумать?! Сиди, не дыши, спасибо, что держат…