Владимир Бахметьев - Железная трава

Стремясь рассеять унылые думы о безвременье, о том сумрачном и тлетворном, что шло из стана прислужников власть имущих и притемняло, слепило сознание кое-кого даже среди революционеров, Сергей выбирался в тайгу и подолгу бродил чащобами.

Возвращаясь однажды с такой прогулки, повстречал он на опушке Диомида, портового грузчика. Высланный из Одессы за участие в мятеже, поднятом портовиками в знак сочувствия героям «Потемкина», оставил Диомид на родине жену с двумя малыми ребятами и теперь, работая с поденщины у старожилов, отсылал семье почти весь свой заработок. И тем, как мучительно переносил грузчик разлуку с обреченной нищете семьею, Сергей объяснял неизбывно мятежное состояние духа товарища, готового, казалось, на все самое дикое, невероятное, лишь бы утолить свою боль, ненависть свою к силам, изуродовавшим ему жизнь.

Бросив у только что сваленной пихты топор, Диомид подманил к себе Сергея, усадил его подле себя на обрубок древесины и начал крикливо, запальчиво:

— Хватит! Не подвластен я больше чалдонам…

Сорвал с головы картуз, ударил им о колено.

— Краюха хлеба за ведерку пота… Да будь они прокляты, толстосумы!.. Это дерево видишь? — ткнул он кулаком в сторону кряжистого кедра. — Бей ему лбом, ори, умоляй — мертвое! И все в тутошнем крае такие… Одно: спалить!..

Шепотом, бледнея:

— Выжечь на сотни, на тысячи верст… Все! Тайгу, деревни… Тогда… станут людьми!

Отер со скул рукавом пот и сплюнул. Сидел, как побитый волк, оскалив зубы, тяжело поводя боками.

Косясь на него, Сергей поднялся на ноги. Стоял молча, стараясь казаться спокойным.

Закатное солнце, скользнув по стволу кедра, ласкало последнею лаской ушастый лопух у его корневища. Где-то, невидимый, стучал дятел: «Так-так… так-так…»

Как бы собравшись с новыми силами, Диомид продолжал о чем-то своем, буйном, угрожающем, и поминал при этом Николку-кровопийца, министров его лютых, всю челядь его змеиную, гнусную…

— Перекрошить всех до едина! Сгрузить в преисподнюю, под самый якорь…

Надо было остановить, успокоить человека, но вместо этого Сергей еще ниже склонил голову и молчал. Умолк, наконец, и Диомид, вперив лихорадочно поблескивающие глаза в пространство.

«Черт возьми! — мелькало в голове Сергея. — Пора бы, кажется, оглядеться нам по-настоящему — и действовать… Разве ж мало мы видели всякой всячины на своем пути?!. Но… с чего начать, за что приняться и… с кем? Вот она, матушка тайга! Силища в ней богатырская, а как разгадать ее, где и как сыскать ее помощь?..»

Простившись с Диомидом, он весь путь до селения кружил мыслями над тем, за что же приняться, что предпринять, а переступив порог жилья, совсем для себя неожиданно подумал: «А почему бы не дать тягу отсюда? Собраться — и бежать!»

Вслед горько рассмеялся… Бежать? Но ведь и для бегства необходимы силы, да еще какие! А ими-то он, Сергей, не слишком, кажется, располагал… Ведь то, что было за плечами у него, то, что довелось перенести ему, даром не дается.

«Нюня! — оборвал он себя. — Или мало ковали, паяли тебя? Или и поныне ты все еще молокосос-парнишка, взирающий на мир с высоты… гимназической парты?!.»

Нет, он давно уже не был молокососом! Пережитого им в последний пяток лет хватило бы иному, в иной обстановке, на целую жизнь.

Шел Сергею двадцать четвертый год, а уже на девятнадцатом покинул он родной город и там, в белокаменной столице, устроился на первый курс юридического факультета. Тогда же на одной из студенческих вечеринок познакомился с юной курсисткой Тоней Игнатовой, дочерью провизора, а затем сошелся с братом ее Федором, студентом «императорского» технического училища, юным большевиком, связанным с подпольными кружками на металлургическом заводе Гужона.

В начале пятого года Рогожский районный комитет большевиков поручил Сергею кружок молодых гужоновцев прокатного цеха. Одновременно, посменно с Тоней, вел Сергей занятия в марксистской группе на Пречистенских курсах.

Близость к передовым кругам студенчества и, особенно, живая связь с рабочими много дали Сергею, обогатив его жизненную стойкость, позволив ему на деле убедиться в силе класса, призванного «новый мир построить».

Проводя беседы в кружках, готовясь к ним, он просиживал долгие часы над литературой староискровского направления, жадно накоплял в кладовке памяти все, что принадлежало здесь перу Ленина, готов был не пить, не есть — лишь бы попасть на собрания, где выступали старые подпольщики, и ко времени грозных декабрьских событий мог уже не без гордости считать себя зрячим солдатом ленинской армии, для кого участие в борьбе на баррикадах столицы было великим счастьем.