Владимир Бахметьев - Железная трава

Узнав о решении Максима, Поликарповна сейчас же передала об этом племяннице, но та ничем не выразила своего отношения к делам Карпухина, только протянула:

— А-а-а..

На время вынужденной отлучки Анфисы из цеха обязанности ее по профкомитету выполнял Евграша Цыбик, секретарь профкомитета, и в первую же неделю весь цех приметил перемену.

В сложном союзном механизме все было как будто бы на своем месте, и все шестеренки этого механизма, от малых до самых значительных, продолжали размеренное движение; по каждому сектору, бегали свои организаторы, каждый организатор подгонял свой актив, и как всегда, без перебоя, в положенные дни комитетчики собирались на заседания. И, однако, не было активиста в цехе, который про себя не думал бы, что с уходом Анфисы Карпухиной какие-то винтики не в ходу, какие-то болтики разболтались. То да не то, те же щи, как говорится, да пожиже, и сравнивать их — Анфису с Цыбиком — невозможно! Евграша расторопен, а та вдвое расторопней; Евграша зорок, а у той и на затылке глаза; Евграша речист, а ту и с полслова понимали… Вот вам и женщина, слабый пол!..

Странное творилось с Максимом в ту пору. Бывало, стоит у своего верстака, за сетчатой оградой, в самом хвосте цеха, и нет у него ни к чему интереса! Кто куда спешит, кто о чем говорит, какие собрания полны, на каких пусто, — зачем все это слесарю Карпухину?.. Стоит он у тисков, молоточком постукивает, рашпилем позванивает, часть к части пригоняет, и нет ему ни до чего дела.

Человек он маленький, на каждом посту — свой командир, и пусть каждый ответ за себя держит… Уселась, к примеру, Анфиса на командное место, так и пусть озирается на всех: одному угождает, другому глаза рвет, — нет и не было тут заботы Максиму Карпухину.

И вдруг с уходом Анфисы все переменилось.

Прежде всего начали заглядывать к Максиму люди: один насчет здоровья Анфисы Сергеевны справится, другой попросит бумажку ей передать, третий так, без особого повода, мимоходом. Больше было последних, притом работниц.

И всем им Максим должен был как-то откликаться. Сначала это не нравилось ему, затем, поняв, что говорят с ним не ради зубоскальства, стал с людьми приветливей, а потом его даже коробило, если человек, еще вчера мыкавшийся заодно с Анфисой, проходил мимо молча, как будто и не было на свете ни председательницы цехкомитета, ни ее мужа, Максима.

Он и на собрания принялся похаживать, особенно если на повестке дня стояли вопросы, близкие работе Анфисы. Приходил, правда, одним из последних, усаживался в уголку, подальше от президиума, и слушал ораторов так, словно у него болели зубы. Но это все было только снаружи, чтобы не подумали люди, что трепался Максим из-за жениных интересов. Втайне, про себя, он прикидывал каждое слово оратора и, если говорили о неполадках, прямо или косвенно связанных с председательницей, настораживался, а иногда и вскипал: хорошо-де вам болтать, попробовали бы сами на месте Анфисы Карпухиной посидеть, квасу с перцем похлебать.

Первое выступление Максима на большом собрании вызвано было именно этим ревнивым отношением к престижу Анфисы. Однако не будем забегать вперед и, прежде чем перейти к полному перевороту в настроениях слесаря Карпухина, остановимся еще раз на его недостатках. Здесь необходимо будет включить в наш рассказ беседу, имевшую место между Максимом и его товарищами вскоре после ухода Анфисы в отпуск. Вот он, этот довольно характерный для тогдашних переживаний Карпухина разговор.

Утром, у конторки табельщика.

Т а б е л ь щ и к К а с ь я н ы ч (к Максиму). Ну, как там у тебя, чего председательница-то?..

М а к с и м (довольно небрежно). Дело ее женское, готовится!

Т о к а р ь М о с о л и т и н (вмешиваясь в беседу). Молодец, Максимка! Своего не упустил. И ведь вот что, ребята, поразительно! Втихомолку, подлец, промфинплан-то личный свой выполнил…

П о ж и л о й т я н у л ь щ и к. Нашей бы дирекции секрет такой открыть… А то вот она, дирекция, бьется-колотится, а все ни тпру, ни ну!..

Т о к а р ь М о с о л и т и н. Кабы у Максима столько старателей было, как у нашей дирекции, небось и он не достиг бы… Его дело чистое, без вредительства.

Общий смех.

М а к с и м. У одного английского ученого, у Дарвина, сказано: род человеческий есть поделка тысячи тысяч веков… Сначала инфузория, потом животный организм простого вида, потом уж обезьяна и в конце концов человек… До такой механики нашей дирекции хромать да хромать!..

К а с ь я н ы ч. А где он теперь, Дарвин твой? Пригласить бы его к нам техноруком.