Исаак Гольдберг - День разгорается

— Наборщики ерундят. Передовую вашу вроде как забраковали...

— Что такое?! — У Пал Палыча даже голос перехватило от неожиданности и негодования. — То есть, как это забраковали?

— А так. Говорят, что не желают набирать такие статьи... Там вроде против рабочего классу...

— Да как они смеют!.. — вспылил Пал Палыч. — Это чорт знает, что такое!.. Дежурные наборщики есть?

— Есть.

Дежурные наборщики подошли на зов. Они выслушали гневного редактора, переглянулись и на требование набрать статью дружно ответили:

— Набирать не будем. Такое постановление... Выправлять что, другие какие заметки и статьи наберем, а эту нет...

После долгих споров и пререкании Пал Палыч достал другую статью и наборщики стали ее дружно набирать.

Номер выходом запоздал.

Пал Палыч затаил в себе негодование против наборщиков и решил бороться.

Ноябрь обрушился на землю суровыми морозами. С утра улицы окутывались в густую пелену изморози и солнце только в полдень еле-еле пробивало белую вязкую толщу этой изморози и слегка обрызгивало своим блеском крыши домов и укатанные дороги улиц.

В ноябре митинги и собрания проходили в городе вяло и неоживленно. Плохо отапливаемые помещения были неуютны, люди зябли в них, тянуло домой, к обжитому уюту и теплу домашних печек.

В ноябре вспыхнула почтово-телеграфная забастовка. Она разразилась для многих внезапно. Многие ощутили ее только в тот день, когда почтальон не принес обычной почты и когда двери телеграфа оказались закрытыми и охраняемыми солдатами.

Эта забастовка всколыхнула рабочих. Почтовики забастовали, предъявив ряд требований и главным из них — право организоваться в профессиональный союз. Почтовики боролись за рабочее дело. И вокруг их забастовки поднялась волна самого широкого и горячего сочувствия.

У почтово-телеграфных служащих была собственная столовая и там-то организован был главный штаб забастовки. Сюда стекались служащие и рабочие, здесь шли, не смотря на большие морозы, беспрерывные многолюдные собрания и совещания.

Здесь в первый же день забастовки встретились Павел и Емельянов.

Они не виделись давно и встреча их была теплая и веселая.

— Здорово, рука действует?

— Здравствуй, здравствуй! Действует... Тут как дела?

— Тут дела ладные. У меня группа хорошая. Вот я познакомлю вас с пареньком из Сосновки... Осьмушин! знакомься: товарищ Павел!

Осьмушин протянул руку. Павел оглядел его мимоходом и хотел пройти дальше, но Емельянов задержал:

— Он, товарищ Павел, на Сосновке своей первый про манифест узнал и уж от него тогда ребята, все разузнав, нарочного сюда сгоняли...

— А-а! — уже более внимательно и радушнее протянул Павел. — Вот как!

Осьмушин, застенчиво улыбаясь, объяснил:

— Я тогда с Белореченской связался... А теперь вот вырвался сюда за инструкциями... Ах, хорошо здесь!

Возглас Осьмушина прозвучал восторженно. Павел еще более внимательно вгляделся в телеграфиста.

— Замечательно здесь! — повторил Осьмушин. — Жизнь-то какая!.. А у нас там в Сосновке мертвечина... Только в железнодорожных мастерских кой-кто шевелится.

В соседней комнате зашумели. Разговаривающие прислушались. Телеграфист сорвался с места.

— Побегу туда! Кажется, совещание началось!.. Здорово закручивается!

— Горит парень! — весело сказал Емельянов, глядя вслед скрывшемуся телеграфисту.

— Обожгло его по-настоящему!

Павел промолчал. Он о чем-то задумался и мысли его были сейчас где-то далеко отсюда.

Разговор с Варварой Прокопьевной томил его. Он метался от одной крайности к другой: порою ему казалось, что Варвара Прокопьевна и все, кто думает о нем, Павле, и о его поступках так же, как она, неправы, порою же его охватывало сомнение — прав ли он сам?

Его не удовлетворяла работа. Вот направили его теперь сюда, к почтовикам и телеграфистам, а у него нет настроения возиться с ними. Нет настроения, но делать нечего, приходится путаться в эти дела, подбирать людей, передавать им инструкции, снабжать их литературой, учить. Нужно вести себя с ними как малолетними, потому что они совсем не революционеры! Куда им!.. Их трудно раскачать, или, наоборот, среди них много таких типов, как этот, появившийся из глухой станции, восторженных и нелепых...

Емельянов увидел кого-то, кто ему нужен был, и скрылся. Павел наморщил лоб и вздохнул. Ничего не поделаешь, надо выполнять поручения. А то опять начнутся разговоры, опять кто-нибудь из «стариков» прочтет целую нотацию...