Исаак Гольдберг - День разгорается

— Покорять! На успокоение, а не покорять! Что же это я про одного слышала? Откуда же другой?!

— Не знаю... — хмуро ответил работник. Обратившись к кухарке, он спросил у нее что-то про домашнее и вышел. Хозяйка неприязненно посмотрела ему в спину.

— Рассчитать придется, — вздохнула она. — Скажу Петру Никифорычу...

— Народ грубый! — льстиво и угодливо подхватила кухарка. Дворник бестолково потоптался у порога и тоже вышел.

— Петра Никифорыч по такому случаю, видно, гостей к обеду приведет. Ты собери закусочек. Солененького достань, маринадов... Ох-ох-ох! — зевнула Суконникова и пошла на хозяйскую половину. Лицо кухарки сразу переменилось. Она поджала губы и швырнула ложку, которую держала в руке.

— У-у! — прошипела она. — Язви вас!.. Чуть что: расчита-а-аю!.. Погибели на вас нету!..

Суконников-старший вернулся домой, как и предполагала Аксинья Анисимовна, не один. Он привел с собою обычных своих посетителей — Созонтова, Васильева и сына. Вошли они в квартиру шумно, как давно уже не входили. По лицам их видно было, что они чем-то глубоко и прочно обрадованы. Сам хозяин сразу же окликнул жену и велел устраивать закуску. Сын прошел в столовую и повертелся там возле буфета. И перехватив мать на дороге, шепнул ей:

— Ты угости, мамаша, нас хорошим винцом. Тем, знаешь, которым преосвященного потчевали!..

— Да что ты, Сережа? — ужаснулась мать. — А отец?

— Отец сегодня, мамаша, добрый! Ты смело действуй!..

— Вижу, что в себе он... Это отчего же? От генералов?

— От них самых! Все, мамаша, на поправку идет!

— Слава тебе, господи! — истово подняла Аксинья Анисимовна глаза к потолку. — Слава тебе!..

Пал Палыч следил за развивающимися событиями как-то пришибленно и словно со стороны. Его удивляли рабочие, которые вооружились, ничего не боятся и готовятся дать отпор карательному отряду. Его поражало, с какой быстротой вырастали рабочие дружины и как в них стекались рабочие со всех предприятий города. Он знал, что у социал-демократов в организации состоят рабочие, но всегда и везде заявлял, что речь может итти только о десятках, ну, в крайнем случае, о сотнях распропагандированных пролетариях. А тут поднялись самые глубокие толщи рабочих масс. Поднялись и идут с упорством, с настойчивостью, с прочно усвоенными требованиями и целями. Конечно, он, Пал Палыч, прекрасно понимает, что требования эти бессмысленны и преждевременны, а цели утопичны. Но, пойдите же! Рабочие крепко держатся за них и в эти месяцы отодвинули в сторону всех искушенных в политике, всех, кто, как он, Пал Палыч, и как другие общественные деятели, до этой поры стояли впереди всякого освободительного движения.

Пал Палыч бродил по своему кабинету и раздумчиво мурлыкал какую-то дикую мелодию. Несколько часов тому назад он разговаривал со Скудельским, затем у него была бурная встреча с Чепурным. Присяжный поверенный требовал, чтобы газета выступала более решительно против социалистов.

— Надо громить все эти авантюры! — бушевал Чепурной. — А вы, простите меня, мямлите!..

Чепурному Пал Палыч не смог дать должного отпора и теперь раздражался и против него и против самого себя. Но самое неприятное было личное, так сказать, семейное. У Пал Палыча в Петербурге учился сын — студент. От сына за последние месяцы не было писем. Было тут и по вине забастовок, но, пожалуй, не писал Шурка и по другой причине. Пал Палыч подозревал, что сын связался с революцией, что он закрутился в событиях и что он, может быть, пошел по той дорожке, против которой Пал Палыч неизменно выступал и выступает. Повторялась вечная история «отцов» и «детей».

Нал Палыч беспокоился о своем Шурке. Понятно, в таком положении находилось много отцов: много сыновей и дочерей пошли в революцию, пугая и тревожа родителей. Это просто поветрие какое-то! Дети солидных семей бросали размеренный уют домов, порывали с привычной жизнью и начинали заниматься самыми неподходящими делами. И родители ничего не могли против этого поделать!

Перебирая в памяти местных солидных обывателей, у которых дети учились в Москве и Петербурге, Пал Палыч с некоторым злорадством подсчитывал, что вот, наверное, и сынок Вайнберга тоже в Москве закрутился, и дочка того, и племянник этого, — первенцы и единственные дочери десятков врачей, банковских служащих, коммерсантов, домовладельцев — все они подхвачены этим шквалом, который все называют революцией, и который на самом деле просто на просто бунт, стихийные беспорядки в отсталой стране среди невежественного и темного народа...