Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

Перед самым отъездом у Алтан-Цэцэг произошла встреча, которая ее не обрадовала. Она спустилась к Буир-Нуру напоить вороного. И вот, когда конь, забредя по колени, стал жадными глотками пить свежую, стеклянно-прозрачную воду, Алтан-Цэцэг услышала знакомый глуховатый голос:

— Сайн-байну, Алтан-эгче!

От неожиданности Алтан-Цэцэг вздрогнула. Оглянулась и на высоком берегу увидела Ванчарая. Крепкий, мускулистый, он сидел в седле уверенно и красиво— чуть откинувшись назад. Его горячий конь пританцовывал. Алтан-Цэцэг негромко, чтоб не вспугнуть вороного, ответила:

— Сайн-байну, аха.

Вороной напился и поднялся на берег. Алтан-Цэцэг придержала его. Кони потянулись мордами друг к другу, обнюхались.

— Вот хорошо, что ты приехала, — сказал Ванчарай.

— Почему же хорошо? — спросила Алтан-Цэцэг.

Не ответив, Ванчарай продолжал:

— Я вечером узнал о твоем приезде, хотел зайти да поздно было…

«Так вот это кто топтался», — подумала Алтан-Цэцэг.

Ванчарай отчего-то смутился, опустил веки. Через его загорелую и задубленную ветрами кожу на лице пробился румянец. Он, кажется, мучительно искал, о чем бы еще спросить, и не находил.

— Насовсем, приехала? — наконец нашелся он.

— Была у доярок, сейчас вот домой еду, — не ответив на вопрос, сказала Алтан-Цэцэг. — А ты куда направляешься?.

— К табунщику-Найдану.

— Но это, кажется, не совсем по пути? — рассмеялась Алтан-Цэцэг.

— Маленький крюк сделал…

Теперь смутилась Алтан-Цэцэг, поняв, что «маленький крюк» в десяток километров сделан ради нее. Оба замолчали. Ни тому, ни другому сказать было нечего. Молчание затягивалось. Ванчарай, буркнув: «Ну, ладно», — хлестнул коня плеткой. Тот сделал «свечку» и помчался «распрямлять крюк». Ванчарай оглянулся, крикнул:

— Уви-дим-ся!

Алтан-Цэцэг, глядя ему вслед, нахмурилась. Осторожно тронула повод, направив, коня на дорогу, ведущую в поселок.

Ехала Алтан-Цэцэг, все время придерживая скакуна. Хотелось подольше побыть наедине со своими мыслями, хотелось не спеша оглядеть просторы, по которым скучала в душном городе, хотелось просто полюбоваться зеленым привольем.

Уставшее за день солнце готовилось закатиться. Ветер совсем утих — ни одна травинка не дрогнет, умолкли птахи. На землю ложилась мягкая тишина, которая обволакивала душу Алтан-Цэцэг покоем и в то же время наполняла ее каким-то непонятным еще, но радостным и взволнованным предчувствием.

В одном месте, совсем недалеко от дороги, стояла чабанская юрта. Около нее двое карапузов лет по пяти-шести, в подпоясанных кушаками легких тэрликах, боролись. Они делали подножки, хватались за шеи, силились приподнять и перебросить один другого через себя. Иногда они падали, но как-то сразу вместе. Вскочив на ноги, снова продолжали борьбу. Зрелище было забавным, и Алтан-Цэцэг даже приостановила коня. Помахав им рукой, поехала дальше, любуясь красным закатным солнцем, степью и тишиной.

Только в тишине этой что-то произошло — Алтан-Цэцэг и не поняла сразу, что. Послышался звук, очень похожий не то на тонкое комариное пение, не то на низкий шмелиный гуд. Но ни комаров, не шмелей еще не было. А гуд ширился, рос, катился по земле. Он был глухой, надсадный и тревожный. Огляделась и вдруг увидела: из-за Буир-Нура, с той, с чужой, стороны шли самолеты. Снова огляделась: на холме, что возвышался в полукилометре от дороги (Алтан-Цэцэг знала, что там стоит советская воинская часть), стали подниматься к небу длинные похожие на журавлиные шеи, стволы пушек.

О, эти Максимовы пушки она хорошо знала! И до Максима она знала их. Когда шли бои на Халхин-Голе, то стоявшая у госпиталя зенитная батарея часто била по японским самолетам.

Надсадный гул моторов нарастал. Чужие самолеты приближались. В косых лучах закатного солнца увидела зловещие красные крути на крыльях.

— Неужели война?

Испуганная Алтан-Цэцэг опустила поводья. Скакун всхрапнул и понесся, стелясь к самой земле. Тревога и испуг хозяйки, наверное, передались и ему. В ушах Алтан-Цэцэг засвистел ветер. Она летела к Максимке, словно ему, и прежде всего ему, сейчас грозила беда.

До Алтан-Цэцэг донесся отдаленный орудийный грохот. Ее сердце сжалось от боли: «Началось».

Но ничего не началось. Алтан-Цэцэг не видела, как впереди самолетов появились предупредительные белые облачки шрапнельных разрывов, как от закатного солнца стремительно шли краснозвездные истребители и как чужаки поспешно развернулись и убрались восвояси.