Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

— Ты — третья!

«Грубиян, — про себя отметила я. — И сердитый верблюд».

Верблюдом назвала не случайно. Если разозлишь верблюда, то своего обидчика он наказывает плевками.

Во всю стену председательского кабинета висит школьная карта Советского Союза, точно такая же, как в кабинете отца. В простенках — портреты Ленина и Сухэ-Батора. Тоже как в отцовском кабинете.

— За неделю до тебя приехали сын Ванчарая, ветеринар и учительница Тулга из Улан-Батора. Жить будешь с Тулгой, четвертая юрта от конторы.

Председатель нетерпеливо постучал костяшками пальцев по столу. Потом хмуро спрашивал о совсем необязательных вещах и надолго замолкал, о чем-то раздумывая. Во время пауз я думала о Ванчарае-младшем. Какая злая ирония: придется работать рядом с человеком, которого в техникуме не могла терпеть.

Мои невеселые мысли прервал резкий, как удар кнута, председательский голос, от которого я вздрогнула:

— Война! Война идет! От моря до моря. Фашисты рвутся к Москве, к Ленинграду!..

И поднялся. Мне стало неловко, вроде я в чем-то была виновата.

— Работать надо! От зари до зари. И чем возможно — помогать! — и председатель показал на карту Союза.

«Хороший вы человек, Самбу», — вдруг подумала я и, наверное, улыбнулась, потому что он тут же хмуро спросил:

— Чего смешного?

— Работать будем! — весело ответила я, и на душе стало легко, даже радостно. Сразу же прыг-скок — к реке.

Река была тихая, задумчивая, с отблесками закатного солнца. К воде склонялись плакучие ивы.

Максим, помнишь:

На глаза, кажется, слезы набежали.

24 августа.

2

Из города привезли большую юрту. Ставили ее торжественно. Председатель Самбу и парторг Жамбал крепкими сыромятными ремнями связали все двенадцать решетчатых звеньев-ханов. Потом на ярко-красных жердях-унях подняли круг-тоно. Остов одели в кошму. Поверх обтянули тонким белым брезентом. У входа на шесте подняли государственный красно-синий флаг. Внесли в юрту и расставили тоже привезенные из города столики и скамейки. После этого председатель объявил:

— Школа готова!

Подозвал Тулгу, добавил:

— Принимай, хозяйка!

В тот же день рядом поставили еще три юрты шестиханные, юрты-общежития. В них будут жить дети чабанов и табунщиков, постоянно работающих в степи.

Тулга объехала все стоянки животноводов, переписала детей-школьников. Теперь ей остается ждать начала занятий.

На второй или третий денься поехала на молочную ферму знакомиться с доярками. Тулга напросилась со мной.

Ферма — несколько юрт и коровник — стоит в десятке километров от поселка, на высоком берегу Буир-Нура. Когда выехали на берег — дух захватило от простора. Озеро цветом похоже на небо — такое же голубое и где-то там вдали сливается с небом. Некрупные волны тихо и ласково плещут на золотые буир-нурские берега, напоминающие чем-то прилегших отдохнуть верблюдов. А может, и в самом деле это верблюды? Пришли из далекой пустыни усталые, попили воды дай прилегли. Пусть подремлют…

Мне стало немножко грустно. Захотелось плакать. Здесь на берегу Буир-Нура родилась моя мама. Вспомнила стихи Нацагдоржа о матери:

«Мама, мама… Здесь же, в прихалхингольской степи, ты закончила свой путь, не дождавшись, когда к твоей дочери придет сказочный батор с Севера. Пришел он, мама! И ушел…»

Тулга принесла в ладонях буир-нурской воды и плеснула мне в лицо. «Не грусти, не тоскуй», — и рассмеялась. Славная девушка Тулга.

…Подходя к коровнику, я услышала песню. Молодой девичий голос звенел так задорно и с такой страстью, что я невольно остановилась в воротах и залюбовалась. Девчонка, бросив мимолетный взгляд в мою сторону, с еще большим азартом продолжала песню, в ее маленьких руках быстрее заходила огромная лопата. Певунья убирала навоз.

Но вот закончилась песня. Девушка рукавом смахнула капельки пота со лба и оперлась подбородком на черенок лопаты. В темных живых глазах — любопытство и вопрос: «А ты зачем сюда приехала? Не песни ли слушать?»

— Весело работаете, — от души похвалила я.

Девушка смутилась: малиновая краска залила ее круглое и смуглое лицо с припухшими губами. Она щурилась на ярком солнце, и от этого взгляд ее казался озорным.