Пётр Вершигора - Дом родной

— Саша, ваш Саша… в Песчаном яру… подорвался на мине…

Зуев бросился от школы прямо через огороды и переулки. Он слышал сзади шлепанье ног, сопение мальчишек, и, пробежав за несколько минут добрых два километра туда, где начинался Песчаный яр, задыхаясь, остановился на секунду, поджидая ребят.

— Где же? Где?

— Вот… здесь… бегите за нами…

Но Зуев уже увидел все. У края оврага, размытого полой водой… на зеленой траве лежал Сашка. По суглинку оврага тянулся яркий кровавый след.

Зуев припал на колени. Мальчишка был без сознания. Он рванул на его груди рубашонку, прислонил ухо к груди: сердце билось часто и очень тихо. Пятка левой ноги Сашки была оторвана. Это от нее и тянулся страшный след.

— Ремень, веревку… — прохрипел Зуев, обращаясь к мальчишкам, и к нему протянулось сразу несколько узеньких ремешков. Останавливая кровь, Зуев выше колена туго перетянул ногу Сашки, сбросил китель, рванул на себе нательную рубаху и перебинтовал ступню. Но теперь и на груди Сашки он увидел кровавые пятна. Как в тумане, мелькнула мысль, что от оврага напрямик, если идти пахотой, очень близко до больницы. Он взял на руки маленькое, вдруг страшно похудевшее тело братишки. Сашка застонал, приоткрыл глаза, взглянул в лицо брата и как-то жалобно улыбнулся. Зуев шагнул к полю. Ребята шли за ним следом. Отойдя уже шагов на двадцать от оврага, Зуев увидел колышек с дощечкой, на которой саперами Иванова было написано: «Осторожно, мины. Не ходить!» Надпись была прошлогодняя, дожди и солнце почти смыли ее. Шагая дальше, через вспаханное под зябь поле, Зуев ощутил, как безвольно согнулось мальчишеское тело, видел, тоже словно в тумане, забегавших вперед ребятишек, которые тащили его китель. Обрывки страшных мыслей шевелились в мозгу у бывшего фронтовика, пока он шел по пашне. Непоправимость случившегося, непоправимость, до конца еще не осознанная, била, словно автоматными очередями, прямо в сердце. Беда вставала перед ним, как грозовая туча, закрывшая солнце. Он шагал, волоча за собой пудовые комья мокрой земли. Перед ним вдруг встало злобное лицо фашистского офицера, взятого батальоном Зуева в плен где-то под Омшанами.

«Мы уходим, но еще десятки лет после нас воевать с вами будет ваша русская земля», — сказал тот с вызовом Коржу. Обычно сдержанный, полковник вдруг хладнокровно выпустил в него всю обойму своего пистолета.

Сашка застонал, помотал головой и опять закрыл глаза.

— Так вот против кого вы воюете, — не то прохрипел, не то подумал майор Зуев. — Не могли сломить народ в честном, открытом бою. — И перед лицом его закривлялся одессит Жора, замелькала убегающая машина «оппель-блиц», по скатам которой он стрелял из пистолета.

Мысли его путались. Он почти бежал, все убыстряя шаг. Только бы успеть к врачам.

Сашка опять впал в забытье. Зуев наконец подошел к воротам больницы, где уже знали о случившемся. Навстречу бежали санитарки с носилками.

На его глазах медицина на фронте спасала тысячи людей. Он верил в нее. Санитарки быстро приняли на руки слабое, окровавленное тело Сашки, тут же, у носилок, опустился на колено врач, так же, как Зуев у оврага, приложил ухо к сердцу, сказал: «Жив, несите в операционную».

Носилки скрылись.

Зуев сидел в приемной в расстегнутом кителе, надетом на голое тело. Вокруг него все больше и больше собиралось Сашкиных товарищей, вбежала мать, растрепанная, седая.

Появился хирург; сбрасывая перчатки, подошел к Зуеву, положил руку на плечо.

— Жив? — спросил майор.

Тот утвердительно кивнул головой:

— Все, что можно, сделано. Очень много крови потерял.

— Переливание! — вскрикнул Зуев. — Возьмите у меня!

— Все сделано, товарищ майор. Но поможет или нет… — врач развел руками.

И в это время в дверях показался товарищ Шумейко. Даже не взглянув на Зуева, он сразу же, на ходу, раскрыл свою полевую сумку, вытащил блокнот…

«Будет писать протокол», — как-то тупо, механически подумал Зуев.

Весна этого года для колхозов была благоприятной. Бывший майор Штифарук прислал несколько машин с семенами люпина. Их распределили по нескольким колхозам, а в «Орлах» и у Евсеевны засеяли семенные участки. Но в душах людей, живущих на Курской дуге, вторая послевоенная весна все еще шла бедами. Отгремевшая война никак не изживалась до конца. Нет-нет да и схватит за горло русского человека, а то вырвет из жизни ни в чем не повинных ребят.

К концу сева Зуев выехал в Москву. Предстояло составить план кандидатской диссертации и встретиться с руководителем. Ну и, конечно, он стремился уладить свои «семейные отношения». Несмотря на протесты отца, Инна охотно согласилась ехать в Подвышков. Единственную уступку выторговал заботливый дедушка — чтобы она переехала к мужу только в середине лета, когда внучка немного подрастет и не потребуются еженедельные консультации и советы детских врачей. С этим пришлось согласиться. Разумеется, молодожены понимали, что профессор хитрит: ему хотелось оттянуть время… Он надеялся, что со своими связями сможет, когда зять защитит диссертацию, устроить его на работу в Москве. Но пока что Инночка только посмеивалась над этими, как она прямо сказала отцу, «прожектами».