Феоктист Березовский - Бабьи тропы

— Андрюшечка! Родимый!.. На кого покидаешь?.. О-о-о!..

— Ефимушка!.. Сыно-о-чек!..

Одни провожали своих родственников лишь за поскотину, до первого лесочка, другие везли призывников на пароконных подводах до волостного села Чумалова. А богатые мужики привязывали к телегам по паре запасных лошадей и провожали своих сыновей даже до города, в котором жили по два, по три месяца. Из города мужики возвращались уже без запасных лошадей.

Белокудринцы вначале удивлялись: по каким причинам богатеи прохлаждались в городе? Лишь через год дознались об этих причинах.

Встречаясь на гумнах, на речке и близ озера — при расстилке холстов — бабы деревенские судачили:

— Слыхала, кума, где Васька-то Оводов воюет?

— А где?

— Да в городе… На дороге, на чугунке работает.

— Кем же он там работает? Солдатом, аль как?

— Охота ему в военной шинельке ходить!.. Простым рабочим служит… отец пристроил.

— Да как же он это устроил-то?

— Известно как — за деньги!

— Неуж начальство подкупил?

— Говорят, старик Оводов в городе продал двух самолучших лошадей… и начальство задарил.

— Значит, кто силен да богат, тому легко и воевать?

— Да уж это так…

Через полгода по деревне новый слух прошел. Теперь говорили про сыновей Клешнина, Гусева, Ермилова — будто и они в городе живут и работают в каких-то казенных мастерских.

Бабы опять дивовались:

— Неуж и эти откупились?

— Откупились, сватьюшка! Истинный бог, откупились. Сама я слыхала от бабушки Ермилихи… Сказывала она, что Платон-то Ермилов за своего сына дал какому-то начальнику триста рублей… И Клешнин и Гусев деньгами откупили от войны своих сыновей…

— Значит, на войне-то за их сыновей наши мужики и парни отдуваются?

— А то как же… Наши и воюют…

Бабы качали головами, охали и говорили:

— Вот оно что значит, богачество-то… а?!

— Не зря люди говорят: богатому стоит только крякнуть да денежкой брякнуть — он всего добьется…

А те из белокудринских мужиков и парней, которые уходили на войну, словно под водой скрывались: долго не было о них ни слуху ни духу. Только на третий год зимой вернулись сразу семь человек.

Афоня-пастух пришел с войны, прихрамывая на правую ногу; кузнецу Маркелу осколком снаряда подбородок на сторону своротило; плотник Сеня Семиколенный с трясучкой в голове вернулся; смолокур и дегтярник Панфил Комаров, Никита Фокин да Андрейка Рябцов — все трое были газом отравлены — кровью харкали; Яков Арбузов на войне потерял оба указательных пальца на руках, а остальные пальцы плохо сгибались.

Взамен вернувшихся с войны старшина и урядник со стражниками, вновь побывав в Белокудрине, забрали новую партию молодых новобранцев, запасных солдат и ратников ополчения.

На этот раз забрали и Демьяна Ширяева.

Долго ревела бабка Настасья, провожая в волость бородатого Демушку. Сноха Марья неделю голосила и волосы на себе рвала.

А в середине зимы пришли с войны еще девять солдат, тоже покалеченные.

Вместе с ними, неожиданно, вернулся в деревню и Демьян Ширяев, газами отравленный, постоянно кашляющий и с постоянной слезой в глазу.

Возвращались мужики домой, будоражили деревню рассказами про ужасы войны, а про конец войны и заикаться не хотели.

А Демьяну Ширяеву и рассказывать было нечего. По его словам, пригнали его сначала из волости в небольшой городок. Там два месяца обучали строевой службе и обращению с оружием. Оттуда по железной дороге прямо в окопы доставили, в которых он в тот же день чуть насмерть не задохся. А немца так и не видел. Полуживого в госпиталь увезли. После домой отпустили.

Бабка Настасья допрашивала сына:

— Долго воевать-то будут? Рассказал бы, Демушка… а?

— Народу еще много, — говорил скупой на слова Демушка, почесывая черную бородку. — Не скоро перебьют…

И дед Степан любопытствовал:

— Неуж конца-края не видать войне, Демьян?

И ему так же скупо отвечал Демьян:

— Нет, не видно…

Тревожно жили в эту зиму белокудринцы. Вечерами до отказа набивались в теплые избы и, при свете лучины либо сальника, говорили о войне, о предстоящих наборах в армию, о реквизициях и закупках деревенского добра разными комиссиями и уполномоченными.

Кержаки собирались либо у старосты Валежникова, либо у богатея Гукова, либо у мельника Авдея Максимыча Козулина.

Плешивый мельник по-прежнему туманил своих слушателей цветистыми изречениями из библии.

Слушая его, мужики тяжело вздыхали, а бабы и старухи обливались слезами.