Феоктист Березовский - Бабьи тропы

— Хуже, сынок… Хуже!

— А на кой ляд его держат?

— Не нами он поставлен… господами поставлен. Вот они и держат его…

Раздумывал Павлушка. А затем тихо ронял с полатей слова:

— А мамка сказывала: земной бог он, царь-то… Вот и разбери вас…

Настасья Петровна косилась на дверь в сенцы и шептала:

— А ты, сынок, матери-то не болтай… про мои побаски… Так ведь это я… к слову пришлось…

Павлушка махал рукой:

— Что ты, бабуня… что ты?! Маленький я, что ли? Понимаю… — Ненадолго умолкал. Потом вновь свешивал с полатей раскрасневшееся востроносое лицо с горящими голубыми глазами и шептал:

— Вот, если бы можно было, бабуня… турнуть бы их всех к язве!.. И царя, и начальство, и монахов со всякими попами…

— Ох-хо-хо… — снова вздыхала Настасья Петровна. — Надо бы, сынок! Надо бы!.. Да вряд ли дождемся… Крепко сидят варнаки на мужицкой шее.

Передохнув, она добавляла:

— А ты, сынок, смотри, не болтай про царя-то с дружками своими или с девками… За такие речи человека жизни решают…

Павлушка прятал голову за матицу и сердито бросал с полатей:

— Говорю, не маленький я… не учи…

Рассказывала Настасья Петровна внуку старую бывальщину, а про себя думала:

«Ужо поженится да почнет мужиковатъ — пригодятся бабушкины побаски».

Подчас горюнилась Настасья Петровна: рано гулеванить пошел Павлушка, почитай, с пятнадцати годов с озорными ребятами да около девок хороводился. Боялась, как бы вконец не избаловался парень. Про свою-то молодость не любила вспоминать и рассказывать. Неотмоленный грех наглухо в груди замуровала. Помирать уже собиралась. Мысль о смерти все чаще и чаще вставала во всей своей суровости перед бабкой Настасьей и заслоняла собою весь мир: поля и луга, которые любила Настасья Петровна, деревню, в которой прожила больше тридцати лет, мужа Степана и внучонка Павлушку голубоглазого; все казалось ей теперь мелким и малозначащим перед призраком смерти. Сердцем бабьим любвеобильным все еще тянулась к семье, людям. Но трепетала уже душа перед неизбежным концом. Чувствовала Настасья Петровна, что приходят последние дни недужной старости. В тоске неизбывной думала заканчивать эти дни. Да вот пришли новые, суматошные времена, встревожили глухой урман. И понеслась деревенская жизнь, словно расхлябанная телега по дороге кочковатой. Подхватила и Настасью Петровну.

Случилось это так.

После того как схлынуло первое весеннее половодье, а затем миновала и вторая полая вода, образовавшаяся от таяния земли, и отдаленные села и деревни урмана стали устанавливать связь с отрезанными от них другими деревнями и селами, по всему урману слух прошел, что между Россией и Германией началась война. Вскоре после того в деревнях и на заимках замелькали мундиры и шинельки царских чиновников и офицеров, которых сопровождали волостные старшины, полицейские урядники и стражники. Это были первые призывные комиссии. Они собирали партии молодых мужиков и угоняли их на войну.

А к концу лета заговорили люди в деревнях уже о том, что к России и к Германии присоединились другие государства и что война стала всемирной.

Вновь потянулись из урмана партии запасных солдат — сначала в волостные села, оттуда в города, а затем и дальше, на фронт, который находился где-то за тридевять земель.

Вслед за призывными комиссиями стали наезжать в урман разные уполномоченные царского правительства, кооператоры и частные заготовители. Одни по дешевке реквизировали у крестьян лошадей, другие — крупный рогатый скот и овец, третьи забирали зерно, четвертые скупала сало и кожи, пятые подчищали в деревнях и на заимках всякое другое продовольствие, лен, коноплю, яйца и шерсть.

Городских товаров поступало в деревни все меньше и меньше, а цены на товары все росли, и, наконец, городские товары стали доступными лишь деревенским богатеям.

В начале войны брали в армию только запасных солдат младших возрастов и парней двадцати одного года от роду; потом стали брать запасных солдат старших возрастов и бородатых ратников ополчения, а к третьему году добрались и до безусой молодежи: стали брать восемнадцатилетних парней.

Не миновала военная страда и Белокудрина — отсюда то и дело уходили на войну мужики и парни.

Бабы белокудринские счет потеряли проводам своих родных и знакомых.

Провожали призывников всей деревней.

Провожали с воем, с причитаниями:

— Васинька-а-а!.. Соколик мо-ой! Как же я останусь-то без тебя-а-а!..