Феоктист Березовский - Бабьи тропы

— Ну смотри, — говорил Евлампий и, уже уходя в свою келью, на ходу бросал: — Ты будешь в ответе…

А у Петровны в эти дни беда приключилась: сразу после крестин захворала ее девочка новорожденная — не брала грудь, горела всем тельцем и кричала день и ночь. Третьи сутки не смыкала Петровна глаз — нянчилась с больным ребенком, прислушивалась к бешеному реву и треску таежной бури и трепетала в предчувствии страшном, глядя на муки белоголовой и голубоглазой девочки.

На четвертый день, по совету баб, позвали с ближней заимки старуху Фетинью, что знахаркой большой по всему Васьюганью славилась. Спрыснула ребенка Фетинья водицей крещенской, молитвы почитала, взяла пятиалтынный да полотенце расшитое и обратно на свою заимку ушла. А девочка горела огнем лютым и таяла. На пятый день и кричать перестала. Как полоумная металась около нее осунувшаяся и почерневшая Петровна. Ночью хваталась за Степана и в отчаянии спрашивала:

— Степан! Степа! Что делать-то?.. Помрет ведь она…

Степан тоскливо говорил:

— Что поделаешь… Может быть, и не помрет… Не убивайся…

А бабы настойчиво советовали:

— Старца надо позвать… Евлампия… Пусть помолится…

— Верно, Петровна, позови… Многим он помогал…

— Выздоравливали люди после его молитвы…

Пугливо оглядывалась Петровна на медные образки, что в переднем углу на божнице стояли; цеплялась, как за соломинку, за советы баб и приставала к Степану:

— Сходи, Степа… Позови… Сходи ради истинного!..

Но Степан медлил. Раздумывал.

Прибытие в скит трудника Бориса помогло Степану узнать Евлампия. По событиям далекого прошлого знал он теперь, кто такой этот главный старец обители. Но никому ничего не сказал, даже от жены скрыл эту тайну, боясь, как бы случайно не сболтнула Петровна чего-нибудь Матрене.

Сейчас Степан хмурился, чесал затылок и, оттягивая время, говорил жене:

— Чем он поможет?.. Такой же человек… Ничего, поди, не знает…

Бабы набросились на Степана:

— Что ты, что ты, Степан Иваныч!

— Да разве можно так говорить про отца Евлампия!

— Прошлым летом мальчонку Василия, с Криволожья, на ноги поставил отец Евлампий!

— А у Пимона-рыбака баба лет пять не рожала. А как приехала в скит да помолился за нее отец Евлампий, господь дочку дал Пимону.

Петровна подняла на мужа злые, покрасневшие от бессонницы и от слез глаза и настойчиво потребовала:

— Ступай, Степа… Не пойдешь… помрет… прокляну… я тогда и тебя!..

Накинул Степан шубу на плечи и пошел в келью Евлампия.

А через некоторое время и сам старец в кухню вошел. Распахнув черный тулуп нагольный, он снял бобровую шапку, перекрестился размашисто на медные образа, хриповато и строго заговорил:

— Господь во спасенье… Здорово живете!.. Что у вас тут случилось с ребенком-то?

Петровна сорвалась с лавки, на которой лежал в тряпье ребенок, и кинулась к старцу:

— Помоги, батюшка!.. Захворала девочка… Помолись!..

Евлампий подошел к лавке и, положив холодную руку на пылающий лоб девочки, спросил:

— Что с ней?

— Не знаю, батюшка… Не знаю… Захворала, почитай, сразу после крестин… Грудь не берет… Горит вся…

Голос у Петровны дрогнул.

— Помоги, батюшка, отец Евлампий…

Захлебнулась слезами Петровна…

— Распеленай… Посмотреть надо… — сказал Евлампий.

Пока Петровна распеленывала ребенка, он снял с себя тулуп, расчесал гребешком длинную бороду-лопату и велел переложить ребенка под образа. А у девочки уже глаза закрытые ввалились, обострился нос, почернели пальцы на ногах и руках и рот почернел.

Посмотрел Евлампий на умирающего ребенка, кинул косой взгляд на Степана, стоявшего в кути.

И опять строго заговорил:

— Теперь только бог!.. Молиться надо… За грехи это… за ваши… Становитесь оба на колени!..

Одернул из-под пояса рубаху холщовую, сам опустился перед образами на колени и размашисто закрестился и зашептал молитвы. Пала на колени и Петровна. Чувствовала она, что где-то внутри ее натянулась самая тонкая и последняя ниточка, по которой протянулись к медным образам остатки ее веры в бога и в божье чудо. Долго и исступленно крестилась и стукалась лбом об пол. Не помнила, что делалось вокруг. Точно во сне слышала шепот и шорохи, завывание вьюги на дворе и треск деревьев, потом слышала голоса и топот ног. Не заметила, как ушел из кухни старец Евлампий.

Опомнилась от толчка и от голоса Степана:

— Настенька!.. Настя!..

Степан легонько дергал ее за плечо и шепотом звал: